В СМИ нередко (и автор этих строк тоже грешен) звучат недоуменные апелляции к авторитету США, Великобритании, Европейского Союза: как же так, страны, присягнувшие идеям евроатлантической ориентации и стандартам западной демократии вроде Румынии или стран Балтии, откровенно декларируют идеи нацизма и ксенофобии, но не встречают даже мало-мальски эффективного противодействия со стороны Вашингтона, Лондона, Парижа, семь десятилетий назад воевавших с государствами нацистской ориентации.
Бывшие члены антигитлеровской коалиции делают отсутствующее лицо даже тогда, когда к осуждению действий, оправдывающих фашистскую агрессию и оскверняющих память миллионов жертв гитлеризма, их прямо призывает Москва. «Цивилизованная Европа» (как и Вашингтон) отмолчались, когда российский МИД в июне с.г. призвал дать адекватную оценку «бесстыдной браваде» президента Румынии Траяна Бэсеску, заявившего, что приказ военного преступника маршала Антонеску о броске через румыно-советскую границу по реке Прут, отданный 22 июня 1941 г., был совершенно правильным и что он, Бэсеску, поступил бы точно так же, если бы оказался у власти «в тот исторический момент». Столь же запечатанными остались уста атлантистов и тогда, когда МИД РФ выступил по поводу очередных фактов героизации нацизма в Эстонии – состоявшихся в начале августа ежегодного слета бывших военнослужащих эстонской 20-й дивизии СС и «военно-спортивной» игры «Поход Эрны», в основе которой лежит маршрут диверсионной группы абвера, действовавшей в тылу Красной армии. Надежда, высказанная российской дипломатией, на то, что преступное попустительство со стороны эстонских властей организации подобных мероприятий не останется «без внимания и принципиальных оценок со стороны партнеров Эстонии по Евросоюзу и НАТО, профильных международных организаций», явно повисла в воздухе.
Какое уж тут осуждение бывших пособников нацистов! Тот же Европарламент выносит решения едва ли не противоположного свойства. 23 августа под его патронатом европейскими демократиями впервые был отмечен день памяти жертв тоталитаризма. Под последними подразумеваются жертвы двух «тоталитаризмов» – нацизма и коммунизма, которые Европа уже который год тщится уравнять и на которых хотела бы списать все грехи последней мировой войны. При этом активное участие самих демократических стран Европы и европейских коллаборационистов в гитлеровских преступлениях элементарно выводится за скобки. Признаваться в собственной причастности к мировой трагедии ну очень не хочется.
Однако шила в мешке не утаишь. Не так давно историки получили еще одно дополнительное свидетельство того, как много поклонников гитлеровского нацизма обитало в Вашингтоне и Лондоне даже тогда, когда Вторая мировая война стала жестокой реальностью. Речь идет о воспоминаниях генерала (впоследствии – Маршала Советского Союза) Ф.И. Голикова, который в июле 1941 г. был направлен И.В. Сталиным в Лондон, а затем в Вашингтон для упрочения союзнических отношений и налаживания помощи в борьбе с общим врагом.
Официальные контакты с британской стороной начались с приема у министра иностранных дел А. Идена. Последний встретил Голикова и сопровождавшего его посла И.М. Майского радушно. Иден сочувственно отнесся к предложениям организовать совместные боевые действия в районе Заполярья, а также к идее открытия второго фронта на севере Франции, правда, от прямых ответов уклонился, посоветовав обсудить вопросы с руководителями военных ведомств.
Голиков сразу убедился в том, что последние не верили в способность СССР долго сопротивляться германскому нашествию и не были настроены на предоставление Красной армии быстрой и эффективной помощи. Например, военный министр Г. Моргенсон, которому члены миссии нанесли визит, по воспоминаниям заместителя Голикова адмирала Н.М. Харламова, оказался «ярым противником сотрудничества… Он вообще не видел смысла в англо-советском военном союзе».
Новое разочарование ждало советских представителей на встрече с начальниками штабов – Генерального, Главного штаба ВВС и Главного морского. Члены советской миссии рассчитывали на профессиональный разговор – как военные с военными. «Мы явились к ним с намерением прямо и искренне обсудить наши вопросы, – вспоминал Голиков. – Однако конструктивного разговора не получилось. Сказать, что поведение наших партнеров на протяжении всей беседы было подчеркнуто формальным – значит сказать очень мало. Дело обстояло значительно хуже: чувствовалось полнейшее отсутствие у них всякого желания пойти навстречу нашим предложениям».
Лишь на уровне заместителей начальников штабов удалось перевести в практическую плоскость некоторые волновавшие Голикова и его товарищей вопросы: о помощи в эвакуации со Шпицбергена советских горняков и об участии в боевых действиях на морских коммуникациях в Арктике нескольких боевых кораблей британских ВМС (места для их базирования в Кольском заливе предоставляла советская сторона). В то же время предложение о занятии англичанами архипелага Шпицберген и острова Медвежий, принадлежащих Норвегии, для предотвращения их захвата немцами, поддержки не встретило.
Чтобы побудить партнеров к встречным шагам, советская сторона согласилась, в случае совместной операции на Севере, взять на себя обеспечение их войск и сил флота горючим, заявила о готовности делиться разведданными об авиации противника, показать англичанам нашу авиационную технику и организовать посещение ими передовой.
Из всех британских военных наиболее честно к союзническим обязательствам отнесся морской министр А. Александер. Во многом благодаря именно его поддержке 20 июля 1941 г. британское адмиралтейство направило в Советский Союз первую «ласточку» – минный заградитель «Адвенчур» с грузом глубинных бомб, магнитных мин, парашютов и некоторых других военных материалов. Правда, ни одна просьба о поставке для нужд Красной армии самолетов, зенитных орудий, крупнокалиберных пулеметов, ряда других образцов вооружения и материалов, о которых шла речь на переговорах Голикова в Лондоне, в июле удовлетворена не была.
Во второй половине июля Ф.И. Голиков прибыл в США. В Вашингтоне глава советской военной миссии со всей силой ощутил влияние на реальную политику изоляционистских кругов, а то и откровенных пронацистских лоббистов. Было известно, например, что военно-морской министр США Ф. Нокс в июле заключил с министром финансов Г. Моргентау пари, утверждая, что к сентябрю 1941 г. немцы возьмут Ленинград, Москву, Киев, Одессу. В таких условиях стоило ли помогать русским?
Месяц пробыл Голиков в США. Ему удалось встречаться и вести переговоры практически со всеми сколько-нибудь значимыми фигурами политики и бизнеса. Голиков и его спутники были на приеме у начальника штаба армии США генерала армии Дж. Маршалла, одного из главных авторов военно-стратегических планов США и Великобритании во Второй мировой войне. Когда наши представители повели речь о необходимости срочной и серьезной помощи Красной армии со стороны США, Маршалл был крайне сдержан. Ссылался на отсталость собственной армии, отставание военного производства, не стал скрывать и силы изоляционистов в конгрессе, сопротивление которых президенту и его администрации удавалось преодолевать с трудом.
Советских военных принял и президент Ф. Рузвельт. По собственному признанию Голикова, он и посол К.А. Уманский не стали миндальничать и жестко заговорили о низкой результативности контактов с американскими официальными лицами. Хозяин Белого дома признал, что ему самому надоели бесконечные словопрения, которыми подменяются меры по организации помощи союзнику, обещал поддержку.
Но даже несмотря на вмешательство президента, бюрократию, спевшуюся с поклонниками Гитлера, преодолеть было трудно. Это при установленном в Советском Союзе режиме власти, к чему привык Голиков, указания Сталина воспринимались как закон и вызывали мгновенную реакцию, не то было в Америке. Советским представителям приходилось, выражаясь словами Филиппа Ивановича, «зубами вырывать» то, что было обещано американским правительством для покрытия нужд Красной армии. Отчаянное положение на советско-германском фронте при этом совершенно не учитывалось. Генерал Голиков связывал это с тем, что в управленческих органах засели люди, которыми «руководило главное – политическая неприязнь к Советскому Союзу».
Западные союзники ссылались на географическую отдаленность СССР, ненадежность транспортных коммуникаций, недостаточные возможности собственных экономик. Но проволочки с предоставлением эффективной помощи объяснялись и другими причинами: скепсисом военных и дипломатов обеих западных стран относительно способности СССР к сколько-нибудь длительному сопротивлению, традиционным антисоветизмом значительной части британского истеблишмента и силой изоляционистских кругов, а то и откровенных лоббистов Гитлера в США. То, что для СССР было вопросом жизни и смерти, для западных демократий представляло собой лишь новый вариант стратегической обстановки, которая для них самих после 22 июня 1941 г. явно изменилась к лучшему, поскольку фашистская агрессия устремилась на восток.
Характеризуя настроения в высших кругах Запада той поры, не подобрать лучших слов, чем те, которые прозвучали в июне 1941 г. из уст сенатора, а через три года – вице-президента США Г. Трумэна: «Если мы увидим, что Германия побеждает, мы должны помогать России, а если будет побеждать Россия, мы должны помогать Германии. Надо дать им возможность убивать друг друга как можно больше…»
Вопрос, рискующий стать риторическим: далеко ли ушли от одного из инициаторов «холодной войны» нынешние ревнители либеральных ценностей в Вашингтоне и Лондоне, Брюсселе и Страсбурге, если для них уравнивание СССР и фашистской Германии в ответственности за развязывание войны, навязывание общественному сознанию концепции «двух тоталитаризмов» оказываются куда важнее, чем борьба с поднимающими голову неонацизмом и ксенофобией?
