Стремление Турции, опираясь на доктрину неоосманизма, играть более значимую роль в Евразии предполагает приоритетное развитие Анкарой отношений не только с балканскими и ближневосточными странами, но и с государствами Центральной Азии, лежащими на перекрестках транспортных коридоров и выступающими непременными участниками любых энергетических проектов. Ведущие западные центры силы, грезящие возрождением «Великого шелкового пути» в обход России, отводят среднеазиатскому региону ключевую роль в своих геополитических играх. Говоря словами Збигнева Бжезинского, речь идет об обеспечении «доступа передовых и энергопотребляющих экономик к энергетически богатым республикам Средней Азии». Как заметил однажды помощник госсекретаря США по европейским и евроазиатским делам Роберт Блейк, «Центральная Азия лежит на критически важном стратегическом перекрестке, соединяющем Афганистан, Китай, Россию и Иран. Поэтому США хотят расширять взаимодействие и сотрудничество с этим важнейшим регионом».
Тесно связанная с Западом узами евроатлантизма Турция вынуждена принимать такие правила игры. Однако при этом турецкое руководство пытается создать для себя максимально широкое «окно возможностей» для маневрирования. В трактовке архитектора современного внешнеполитического курса Турции Ахмета Давутоглу соответствующая формула выглядит следующим образом: «Неоосманизм+пантюркизм+ислам=Великая Турция». При этом неоосманистская модель ориентирована преимущественно на Ближний Восток и Балканы, пантюркистская – на Центральную Азию, а исламская – на весь мусульманский мир. Подобный подход в определенной степени противоречит традициям начала 1990-х годов, когда посты президента и премьера Турции занимал Сулейман Демирель.
В настоящее время Анкара несколько снизила свою активность в Центральноазиатском регионе, но не приходится сомневаться, что речь идет о временной передышке, связанной с драматическим развитием ситуации в Северной Африке и на Ближнем Востоке.
Ахмет Давутоглу настаивает на том, что Турция должна стать «центральной страной» нового евразийского порядка. Это объективно противоречит большинству западноевропейских концепций, в которых Турция выступает в качестве маргинального евразийского факта. Последнее обстоятельство прослеживается и в докладах многочисленных правозащитных организаций, а также в западных экспертных оценках. Организация Freedom House характеризует происходящее сегодня в Турции как мягкую версию «всплеска нового авторитаризма». The American Interest высказывается еще более жестко, утверждая, что турецкий премьер-министр Реджеп Тайип Эрдоган «пытается установить режим султаната в стране, пользуясь поддержкой консервативного большинства», а для него самого воплощением «традиционных ценностей» является Османская империя. Однако давление Запада на Анкару лишь стимулирует правительство Эрдогана к проведению более активного внешнеполитического курса.
Важным фактором активизации политики Анкары на центральноазиатском направлении выступают ее противоречивые отношения с Китаем и стремление разыгрывать в геополитике китайскую карту. В современных условиях именно Китай выступает главным (наряду с Россией) партнером Средней Азии – прежде всего, в энергетической сфере. Однако попытки турецкого правительства укрепить собственные позиции в Китае наталкиваются на внутритурецкие идеологические противоречия. На одной чаше весов – принципы «неоосманизма», «стратегической глубины», «мягкой силы» и «взаимозависимости», предполагающие тесное взаимодействие с Китаем. Кульминацией такого подхода стал продуктивный визит турецкого президента Абдуллы Гюля в Пекин в июле 2009 года, когда турецкий лидер заверил своих китайских собеседников в твердой поддержке политики «одного Китая», подписал семь межгосударственных соглашений и даже с согласия китайской стороны посетил мятежный центр Синьцзян-Уйгурского района город Урумчи.
На другой чаше - «пантюркистские» тенденции. Анкара фактически поддержала антиправительственные выступления уйгурских мусульман-сепаратистов, а премьер Эрдоган сравнил действия китайских правоохранительных органов с геноцидом. Подобные заявления не в последнюю очередь диктовались тем обстоятельством, что в самой Турции проживают около 300 тысяч граждан уйгурского происхождения. Однако антипекинские заявления объективно осложнили для Анкары достижение соглашения с Пекином.
Тем не менее уже в ближайшее время присутствие Турции на центральноевропейских рынках и в политике региона может укрепиться, в том числе на путях сотрудничества с Шанхайской организацией сотрудничества. Вот характерная цитата на этот счет из турецкого издания Radikal: «Начавшийся с шутки премьер-министра Эрдогана на встрече с президентом Путиным («Возьмите нас в Шанхайскую организацию сотрудничества, и мы бросим ЕС») поворот в сторону Евразии, в отношении которого впоследствии были сделаны серьезные конкретные шаги, стал проявлять себя в различных сферах. Невзирая на противоположные взгляды и политику по сирийскому вопросу, входящая в НАТО Турция в 2012 году при активной поддержке России получила статус «партнера по диалогу» ШОС (которую называют «НАТО Востока» или «Варшавский договор будущего»), и это не могло остаться незамеченным Вашингтоном и НАТО. Для Китая и России участие члена НАТО в ШОС рассматривается как основной показатель того, что данная организация не выступает против третьих стран, для Турции же это стало главным вызовом и шантажом в отношении ЕС, США и НАТО».
Интерес Турции к Средней Азии и Казахстану базируется не только на стремлении контролировать энергетические потоки и встать в регионе вровень с Китаем и Россией, но и на широких инвестиционных возможностях Анкары. Согласно имеющимся данным, турецкие инвестиции в экономику Казахстана составляют 2 млрд долларов (главным образом в сфере строительства и текстильной индустрии) из общего объема иностранных инвестиций в эту республику в 50 млрд долларов.
При этом если в 2005 году на долю Турции приходилось всего 1,2% внешней торговли Казахстана, то в последующие годы соответствующие объемы росли ускоренными темпами – свыше 10% в год. Ключевыми сферами двустороннего сотрудничества объявлены сооружение мощностей по нефтепереработке, а также проекты в области энергетики, транспорта и телекоммуникаций. В частности, в 2006 году Турция выступила одним из ключевых организаторов форума в Астане по созданию транспортного коридора от Центральной Азии через Закавказье в Западную Европу, способного обеспечивать ежегодные поставки объемом до 30 млн тонн. Участниками данного проекта стали Турция, Казахстан, Азербайджан, Китай и Грузия.
Если политика Турции в отношении Казахстана развивается преимущественно в межгосударственном формате, то взаимодействие Анкары с Киргизией имеет более «скрытые», но оттого не менее развитые формы. Не менее трети товаров, поступающих в Киргизию по импорту, имеют турецкое происхождение, а за развитие подобного товарообмена отвечают порядка 500 киргизских представителей, наладивших прямые поставки товаров из Стамбула и других турецких городов.
Что же касается идеологического обоснования крепнущего взаимодействия Турции и Киргизии, то оно было предложено турецким президентом Абдуллой Гюлем в мае 2009 года во время визита в Бишкек. Выступая в Международном университете имени Ататюрка-Алатоо, глава Турецкого государства заявил, что «Киргизстан является нашей «родиной предков». Мы всегда чувствовали себя как дома на «родине предков», когда бывали в Киргизстане». Одновременно он назвал свою страну «представителем Бишкека в Европе».
В сравнении с Казахстаном и Киргизией таджикское направление в центральноазиатской политике Анкары к настоящему времени менее проработано. Стороны пока ограничиваются согласованием позиций по вопросам борьбы с терроризмом, экстремистскими движениями, нелегальной иммиграцией, контрабандой оружия и наркотиков, организованной преступностью и распространением оружия массового уничтожения. Однако прозвучавшее в июне 2009 года в ходе официального визита в Душанбе заявление президента Гюля о геополитической важности Таджикистана как государства, имеющего 1400-километровую границу с Афганистаном, позволяет прогнозировать расширение формата взаимодействия. «Афганистан всегда играл конструктивную роль в данном плане», - подчеркнул Гюль. После ухода из Афганистана основных воинских контингентов международной коалиции Турция намерена укрепить свои позиции в этой стране и по её пограничью, а потому рассматривает таджикское направление в качестве приоритетного.
Один из экспертов по Турции, профессор Королевского института международных отношений в Лондоне Эдмунд Херциг еще в середине 1990-х годов отмечал, что центральноазиатское направление может стать важнейшим среди геополитических приоритетов Анкары. По его словам, «наследие имперского прошлого и турецкая этничность возлагают на Турцию индивидуальную ответственность в ее взаимоотношениях с арабскими государствами, но одновременно предоставляют определенную базу для сближения с тюркоязычными государствами бывшего СССР. «Раскрытие» Турции в отношении СНГ сочетает современную привлекательность секуляризма, рыночной экономики и образа «ворот на Запад» с апелляцией к этническим и лингвистическим корням и культурному наследию. Среди наиболее «идеалистических» приверженцев роли Турции в странах бывшего СССР существует несомненная уверенность в том, что здесь, в центре Евразии, среди собратьев-турок, Турции отведено реальное место».
Предсказывать дальнейшее укрепление позиций Турции в Центральноазиатском регионе можно сегодня довольно смело – особенно в условиях углубления тупика в отношениях Анкары и Брюсселя и роста нестабильности в арабском мире…
