Святая Русь. 1901-1905
18 октября 1942 года, 70 лет назад, ушёл в вечность великий русский художник Михаил Васильевич Нестеров... Нынешний год для Русской цивилизации, наряду с другими знаменательными датами, это и год Нестерова – двойной юбилей. Он родился в 1862-м; весной мы отметили его 150-летие.
Из истории одной картины
Нестеров – совершенно особый художник... На изломе ХIХ-го и ХХ-го веков, как бы в предощущении края, за которым случится кровавая операция над душой русского народа, сокровенная Святая Русь явила нам себя в его полотнах. Он её вестник…
Видение отроку Варфоломею. 1889-1890
Картина «Видение отроку Варфоломею» в 1890 году вызвала среди части передового общества удивительную реакцию. И реакция эта была – ненависть. Небывалое дело! Идеологи Передвижных выставок, люди образованные, умные, тонкие, люди известные в России – критик Владимир Стасов, писатель Дмитрий Григорович, крупнейший издатель Алексей Суворин, художник Григорий Мясоедов объявили картину вредной. «Все четверо, – писал Нестеров, – судили картину страшным судом; они согласно все четверо признали ее вредной…» Более того, утверждали: «Зло нужно вырвать с корнем». Имелось в виду, чтоб другим не повадно было…
Основа сюжета – из «Жития преподобного Сергия». Семилетний Варфоломей, будущий преподобный Сергий Радонежский, игумен Земли Русской, очень переживал: грамота не даётся. Однажды, отыскивая коней, он встретил таинственного старца-монаха и поведал ему о своей печали. Старец благословил его частицей просфоры из своего ковчежца: «Возьми, чадо, съешь: сия даётся тебе в знамение благодати Божией и разумение Святого Писания».
Биограф Нестерова Сергей Дурылин (о. Сергий) пишет: «Центральным пунктом обвинений было то, что молодой художник привёз на выставку картин икону, которой место в церкви и которая может быть интересна лишь для верующих. Утверждали, что порочна самая тема картины – «Видение отроку Варфоломею». Видения – область психиатра, а не художника». К делу подключился художник Владимир Маковский, он с горячностью убеждал Нестерова убрать нимб с головы старца…
Весь этот вздор вполне мог иметь последствия: корифеи надумали обратиться к Павлу Третьякову, высшему авторитету, с тем, чтобы тот отказался от приобретения этого абсолютного шедевра. Покупка картины Третьяковым была бы легализацией «криминальной картины», признанием правоты художника, ушедшего с колеи «реализма». И обратились. «Поздоровались честь честью, и самый речистый и смелый, Стасов, заговорил первым: правда ли, что Павел Михайлович купил картину экспонента Нестерова, что эта картина попала на выставку по недоразумению, что ей на выставке Товарищества не место. Задачи Товарищества известны, картина же Нестерова им не отвечает: вредный мистицизм, отсутствие реального, этот нелепый круг вокруг головы старика… Ошибки возможны всегда, но их следует исправлять. И они, его старые друзья, решили его просить отказаться от картины… Много было сказано умного, убедительного, - пишет Нестеров. – Все нашли слово, чтобы заклеймить бедного «Варфоломея». Когда доказательства вредоносности картины были исчерпаны, Павел Михайлович ответил: «Благодарю вас за сказанное. Картину Нестерова я купил еще в Москве, и если бы не купил её там, то купил бы сейчас здесь, выслушав все ваши обвинения». Затем поклонился и тихо отошел к следующей картине…»
Но волна ненависти – и скрытой и явной – из выставочных залов перекатилась на журнальные и газетные страницы.
Не удивительно: у Нестерова от всей это фантасмагории осталось впечатление, что он побывал в аду. 28-летний художник писал родным в Уфу: «…лишь позавчера я выбрался из Питера и, проехав верст сто, уже почувствовал некоторое облегчение, а чем ближе подъезжал к Москве, тем мне было лучше, и лишь здесь, в Москве, я во всей силе представил себе тот ад, в котором прожил целый месяц».
Укрепляло то, что о картине были и восторженнее отзывы, в том числе великих – прямодушного Исаака Левитана и Василия Сурикова.
Цена картины
Светоносная, изумительная картина «Видение отроку Варфоломею», написанная в 1889 году, далась очень дорогой ценой. За три года перед тем, как в «Пустыннике» и «Варфоломее» обрести свой неповторимый почерк, у Нестерова умерла любимая жена. Умерла в тот момент, когда счастье казалось безмерным – после рождения дочери.
«Любовь к Маше и потеря её сделали меня художником, - писал Нестеров, - вложили в моё художество недостающее содержание, и чувство, и живую душу, словом, все то, что позднее ценили и ценят люди в моем искусстве».
Говоря о цене, нужно сказать, что на «Варфоломея» ополчались не одни лишь передовые люди. Его подкашивала болезнь. Он ни о чём не мог думать, кроме как о картине. Работал в полутёмной избе, голодал, дни летели за днями. «И вот когда была уже написана верхняя часть пейзажа, - пишет Нестеров, - я, стоя на подставке, покачнулся и упал, упал прямо на картину. На шум прибежала сестра, а за нею мать, я поднялся, и мы увидели, что картина прорвана: большая дыра зияла на небе. Мать и сестра не знали, как меня утешить, как подступиться ко мне. «Ахать» было бесполезно, надо было действовать. Я в тот же день послал письмо в Москву в магазин Дациаро, прося спешно выслать мне лучшего заграничного холста известной ширины столько-то. И стал нетерпеливо ждать присылки». И ещё о работе, после того как холст, лучше прежнего, был получен: «Как бы в воздаяние за пережитое волнение, на новом холсте писалось приятнее, и дело быстро двигалось вперед. В те дни я жил исключительно картиной, в ней были все мои помыслы: я как бы перевоплотился в ее действующих лиц. В те часы, когда я не рисовал, я не существовал; кончая писать в сумерках, я не знал, что с собой делать до сна и завтрашнего дня…» И вот: «Голова удалась, есть и картина, «Видение отроку Варфоломею» кончено». Тогда ему приснился сон: он поднимается по лестнице, уходящей в небо, к облакам. И другой сон: его картина висит в галерее Третьякова вблизи картины Иванова «Явление Христа народу». Свершилось.
Об обаянии зла
Идеологи передвижничества действительно были уверены, что творят благо, что «Варфоломей» – зло. Это было знаком времени – видеть зло там, где святость.
О том, что действительное зло умеет маскироваться в высокие мысли и иметь неотразимую прелесть, отчего-то забыли. Впрочем, позитивистский, атеистический взгляд на мир иного в своей сути и не предполагал.
Мысль об обаянии зла Нестеровым была выражена не в красках, но в слове. В чудовищном 1918 году он, желая оставить нам память о людях своего времени, написал и о дивном человеке, хозяйке Абрамцево, Елизавете Григорьевне Мамонтовой: «Если зло имеет неотразимую прелесть, то его, конечно, может победить чудная красота добра, и такая красота была дана Елизавете Григорьевне, и жизнь её была непрерывной борьбой с обаянием зла. И пришел час, - тихо угасла эта жизнь, но свет её светит и поныне, то там, то здесь мерцает, ведет людей к вере в лучшие дни, в лучших людей...»
Но вот обаяние зла, его неотразимая прелесть пришли в своём действии к очередной логической точке. И тогда, в небывало тяжёлые для Росси времена, Нестеров писал: «Пережитое за время войны, революции и последние недели так сложно, громадно болезненно, что ни словом, ни пером я не в силах всего передать. Вся жизнь, думы, чувства, надежды, мечты как бы зачёркнуты, попраны, осквернены. Не стало великой, дорогой нам, родной и понятной России. Она подменена в несколько месяцев. От её умного, даровитого, гордого народа – осталось что-то фантастическое, варварское, грязное и низкое... Все провалилось в тартарары. Не стало Пушкиных, нет больше Достоевских и Толстых — одна черная дыра, и из нее валят смрадные испарения «товарищей» — солдат, рабочих и всяческих душегубов и грабителей…»
А кто же виноват? Нестеров и с себя вины не снимал: «Все мы вольные или невольные пособники этой гибели великой Родины», - писал он. И видел путь ко спасению в молитве и жертве.
Соловки
В начале 1920-х Нестеров ненадолго попал в бутырскую тюрьму. С ним в камере оказался бывший белый офицер будущий писатель Борис Николаевич Ширяев. После Бутырок Ширяев семь лет (1922-1929) провёл в Соловецком концлагере. Его замечательный документальный роман «Неугасимая лампада» (книга вышла в эмиграции в 1954) предваряется посвящением: «Посвящаю светлой памяти художника Михаила Васильевича Нестерова, сказавшего мне в день получения приговора: "Не бойтесь Соловков. Там Христос близко"».
В главе «Мужицкий Христос» Ширяев описывает один из разговоров с последним лицеистом, актёром Кондратьевым. Разговор о Христе и судьбе России. Толчком к беседе был образ Христа на одном из соловецких распятий.
Ширяев спрашивает Кондратьева:
«… — И мы, мы тоже сюда к Нему пришли?
— Нет. Мы не пришли, а нас пригнали. Против нашей воли метелью сюда занесло, и в этом непознанное нами Откровение. В грозе и буре… Пригнали, чтобы показать: вот Он, о Котором вы позабыли...
— Знаете, кому вы созвучны сейчас?
— Кому?
— Нестерову, художнику, Михаилу Васильевичу. Мне пришлось посидеть с ним в Бутырках дней пять. Его скоро выпустили. Луначарский вызволил, да и делу была грош цена: продал пару картин в чье-то полпредство. Я как раз в это время получил приговор. Конечно, испугался. Соловки... Кровь... Холод, смерть... Все в камере мне сочувствовали, охали... Только Нестеров шепнул: «Не печальтесь! Это к лучшему. Там Христос близко», — а вечером и потом еще две ночи мне рассказывал, как он приезжал сюда летом почти каждый год и здесь задумал и скомпоновал свое огромное полотно «Святая Русь». Помните его? На фоне вот этих, по нездешнему нежных березок, на полянке стоит Христос, а к Нему из лесной чащи, из темной дебри, на Светлую полянку идут калеки и сермяжники, девушки, старики, отроки — все...» Кондратьев знал картину, вспомнил и второе название: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обременении, и Аз упокою вы».
Об этой картине, завершённой в Киеве в 1902-м, в свой час тоже шли споры. Если в «Варфоломее» Маковский желал убрать венчик с головы святого, то здесь Василий Розанов хотел левую часть, где Христос и святые, вообще «закрыть руками». А Лев Толстой назвал нестеровского Христа «итальянским певцом». Ни Толстому, ни Розанову не дано было видеть того, что станет явным на Соловках. Поэтому и не поняли нестеровского Христа, который, слушая покаянную речь, уже светло-радостен и вот-вот раскинет свои объятия: «Приидите ко Мне…»
На палитре истории
Впрочем, и Толстой, и Розанов любили Нестерова. Его нельзя было не любить. Василий Васильевич оставил славный его портрет: «Михаил Васильевич Нестеров. Один из самых прекрасных, строго-прекрасных русских людей, встреченных мною за всю жизнь. Вот его портрет как-то не попал на палитру ни Толстого, ни Достоевского. Между тем не зная, особенно не видав и не слушав Нестерова, нельзя понять, откуда же вышла русская земля...»То, что Нестеров «не попал на палитру» Достоевскому, не диво. По времени не выпало. Да и личностью он не был «типовой», в отличие от «людей передовых взглядов», поэтому и не был предугадан. А к Толстому «не попал» - жаль. Они были знакомы. Сам Толстой к Нестерову «попал». Но к моменту начала работы над «Святой Русью» у Толстого, отлучённого от Церкви, были уже совсем удалённые от Православия переживания.
После Достоевского в России многие десятки лет не было большого писателя, прямо исповедовавшего Истину. Он не мог уцелеть в огне времени. И место писателя-художника занял художник-живописец. Нестеров был необыкновенно деятелен. Розанов пишет: «Говорят: "русские люди недеятельны", "пассивны", но вот Нестеров: в нем огня и энергии было побольше, чем в Штольце, и побольше даже, чем в Герцене...»
Было? Уже после смерти Розанова (умер от голода в 1919-м) Нестеров, предчувствуя, что его картины могут быть уничтожены, по памяти создавал авторские копии, прятал за диван… Он перенёс их через огненные реки, которые Русь вброд перешла, отдал нам.
Нестеров умер, когда был один из самых драматических моментов Сталинградской битвы. Сводка за 18 октября 1942 года: «18 октября армия продолжала вести тяжёлые оборонительные бои на центральном участке фронта, где наши части, понеся большие потери, израсходовали все свои резервы. Плотность боевых порядков резко уменьшилась, образовались промежутки внутри полковых боевых порядков…»
Без слёз и читать нельзя.
Но из катастрофы выросла Победа.
У каждого поколения свой Сталинград.
Вот и ныне… Как с резервами?
Из косвенных признаков небывалой катастрофы: Владимирский собор Киева, расписанный великими Васнецовым и Нестеровым, давно уже захвачен раскольниками; в нём «на службах» православным нельзя бывать. Но есть и признаки, внушающие надежду. Московская Марфо-Мариинская обитель, в которой сто лет назад трудился светоносный Нестеров, восстановила молитвенную жизнь.
Всадники
Есть у Нестерова картина 1932 года, называется «Всадники». Вдоль монастырских стен сквозь мглу и снежную бурю несутся на выручку Святой Руси три всадника в монашеском облачении, один из которых, верно, Сергий Радонежский. Так было в 1612-м, когда молитва всенародно была произнесена и услышана.
