Муж и жена
В декабре 1855 года Ипполит Александрович Вревский писал старшему своему единокровному брату Борису Александровичу, псковскому помещику, о своей юной невесте Юлии: «Она блондинка, выше среднего роста, со свежим цветом лица, блестящими умными глазами; добра бесконечно…»
Генерал был вдовцом, у которого от терской горянки осталось трое незаконнорожденных детей – Мария (8 лет), Павел (5 лет), Николай (3 года), носившие фамилию Терских. Юлия Петровна, выйдя замуж за Вревского, считала этих детей своими. Позже, после гибели мужа, она приложит немало усилий, чтобы они унаследовали от своего отца титул, фамилию и земли, пожалованные ему государём.
Юлия Петровна была дочерью генерал-лейтенанта Петра Евдокимовича Варпаховского (1791–1868), участника Отечественной войны, георгиевского кавалера, начальника Отдельной резервной кавалерийской дивизии на Кавказе. Родилась Юлия Петровна 25 января (7 февр. по н.ст.); год её рождения указывается предположительно – 1838 или 1841-й. Обучалось она в Императорском Воспитательном обществе благородных девиц, где воспитание проходило с 9 до 18 лет. А так как в 1856 году она уже вышла замуж, то родилась она, вероятно, всё-таки в 1838 году. Замуж она вышла по любви. Ипполита Александровича все обожали.
Баронесса Ю.П. Вревская
Генерал-лейтенант Вревский являлся начальником Кавказской гренадёрской дивизии, а после реорганизации (Отдельный Кавказский корпус при князе А.И. Барятинском переименован в Кавказскую армию, состоящую из семи кордонных линий), в 1857 году, стал командующим войсками Лезгинской линии.
Супружеская жизнь Вревских оказалась коротка. Генерал был смертельно ранен 20 августа 1859 года…
О подробностях гибели Вревского говорится в ныне раритетной книге «История 13-го Лейб-Эриванского его Величества полка за 250 лет 1642-1892». Этот полк, старейший в России, созданный при государе Михаиле Фёдоровиче, являлся самым титулованным полком Русской армии, имея регалий больше, чем прославленные Преображенский и Семёновский полки петровской бригады.
Эриванский полк входил в войска Лезгинской кордонной линии… Генерал-лейтенант Вревский, начальник значительной группы войск, конечно, не был обязан водить в атаку батальоны. Но случалось – водил.
На 20 августа 1858 года был назначен штурм хорошо укреплённого аула Китури, представлявшего собой настоящую крепость (высокая каменная башня и каменные сакли с узкими бойницами, завалы из брёвен). Цель: «уничтожение аула Китури, служившего постоянным сборищем скопищ горцев, грабивших и разорявших Кахетию». При чтении хроник, обращает на себя внимание многонациональность русской армии. Например, в описании одной из атак аула Китури: «…Эриванские и Грузинские гренадеры мужественно пошли на штурм. Перед 6-ю ротою Эриванцев шёл майор князь Абашидзе, поручик Вашкевич, юнкера Спиров и Церетели, а 5-ю роту вёл фельдфебель Ливиненко…» В разгар боя на позиции прибыл генерал-лейтенант Вревский со своим начальником штаба подполковником Гарднером и небольшой свитой. Знамя командующего сразу же привлекло к себе огонь противника. «Надо доказать горцам, - сказал генерал Вревский после неудачной атаки, - что если русские начали штурм, то не отступят, не взявши аула, хотя бы это стоило больших жертв».
Об этом русском упрямстве, уже в другом веке, как о неприятнейшей особенности русского солдата, писали в своих мемуарах гитлеровские генералы, уцелевшие в сражениях 1941-1945 годов.
На штурм, обнажив оружие, пошёл и сам генерал. Очевидец (баварский художник Теодор Горшельт) передаёт нам: «Почти на полдороге упал генерал Вревский, раненый в щиколотку; когда же, неразлучно бывший с ним, казак приподнял его, вторая пуля раздробила ему левое плечо… он был бледен, но ещё бодро держал голову; растерянно смотрели на него солдаты и все его окружавшие, но он принудил себя улыбнуться и сказать: «Ничего, ребята, пустяки: они меня только поцарапали немного…» После этого русские с невероятной яростью обрушились на аул, крепость в тот же день пала, под её горящими руинами погибло триста горцев. Среди русских было убито около тридцати человек, но много было раненых, около 90. У Т. Горшельта есть рисунки с детальной прорисовкой: «Штурм Китури. Раненого генерала Вревского Эриванцы выводят из огня», «Перенесение раненого генерала Вревского на Лезгинской линии»… (восемь человек несут носилки). Солдаты Эриванского полка несли генерала в город Телав (ныне Телави, бывшая столица Ираклия II, подписавшего с Россией Георгиевский трактат). «Баронесса Вревская, - сообщают полковые хроники, - встретила своего мужа на другом берегу р. Алазань. По прибытии в Телав через сутки умер генерал Вревский. Эриванцы отдали последние почести бренным останкам своего отважного начальника, известного предприимчивостью и личной храбростью».
Умер генерал Вревский 29 августа. Грузинская знать настояла, чтобы он был похоронен в Телави. Сам барон, после гибели брата, желал быть упокоенным в Крыму, в Свято-Успенском монастыре, а прежде – во Владикавказе, рядом с храмом, построенным на его средства. В Телаве, в Успенской церкви, над могилой генерала был установлен памятник…
Склоняли перед ней головы…
Баронесса Юлия Петровна, оставшись вдовой, была принята во фрейлины императрицы Марии Александровны. Все, знавшие её, главными чертами Вревской называли доброту, утончённость, приветливость. С ней водили дружбу известные музыканты, художники, литераторы. Известно 48 писем И.С. Тургенева, адресованных ей. Знаменитый романист, как можно судить по его стихотворению в прозе «Памяти Ю. П. Вревской», был одним из тех, о ком сказал: «Два-три человека тайно и глубоко любили её». О жизни Вревской «в свете» писатель В.А. Соллогуб вспоминал, что «Юлия Петровна никогда не сказала ни о ком ничего дурного и у себя не позволяла никому злословить, а, напротив, всегда в каждом старалась выдвинуть его хорошие стороны. Многие мужчины за ней ухаживали, много женщин ей завидовало, но молва никогда не дерзнула укорить её в чем-нибудь, и самые злонамеренные люди склоняли перед ней головы. Всю жизнь она жертвовала собой для родных, для чужих, для всех. Юлия Петровна многим напоминала тип женщин Александровского времени, этой высшей школы вкуса, - утонченностью, вежливостью и приветливостью. Бывало, слушая часто незатейливые, но всегда милые речи, я думал: как желательно в нашем свете побольше таких женщин и поменьше других».
Её война
Дочь генерала, участника Отечественной войны 1812 года, и жена генерала, усмирителя Кавказа, для неё не была далёкой и Крымская война 1853-56 годов, памятен был, как и всей России, подвиг сестёр милосердия Крестовоздвиженской общины, основанной великой княгиней Еленой Павловной…
В 1876 году болгарский народ восстал против османского ига. Вожди Болгарии обратились за помощью к русскому государю. Христианское чувство братства, как и во все времена, забилось в русских сердцах. Газеты взорвались: «Люди русские, да не оскудеет и ныне ваша помогающая рука! Не оттолкните от вашего сердца припавших к нему болгар…»
Юлия Вревская словно бы ждала именно чего-то подобного, потому что очень быстро после объявления войны (12 апреля 1877) продала своё орловское имение и организовала санитарный отряд из 22 человек – сестёр милосердия и врачей. В июне, уже пройдя специальные медицинские курсы, она работала в госпитале, сначала в тыловом (г. Яссы в Румынии), потом во фронтовых – в городке Бялы и деревне Обретеник.
Испытание было тяжелейшим. Наряду с бытовыми лишениями, мучительными были и душевные страдания. Она признавалась: от вида ран, боли, просто душа надрывалась.
Она писала Тургеневу: «Родной и дорогой мой Иван Сергеевич. Наконец-то, кажется, буйная моя головушка нашла себе пристанище, я в Болгарии, в передовом отряде сестер… Тут уж лишения, труд и война настоящая, щи и скверный кусок мяса, редко вымытое белье и транспорт с ранеными на телегах. Мое сердце екнуло, и вспомнилось мне мое детство и былой Кавказ… Всякое утро мне приходится ходить за три версты… На 400 человек нас 5 сестер, раненые все очень тяжелые…»
Сестре Наталии пишет: «Хотя я терплю тут большие лишения, живу чуть не в лачуге, питаюсь плохо, но жизнь мне эта по душе и мне нравится. Я встаю рано, мету и прибираю сама свою комнату с глиняным полом, надеваю длинные сапоги, иду за три версты в страшную грязь в госпиталь, там больные лежат в кибитках калмыцких и мазанках. Раненые страдают ужасно, часто бывают операции. Недавно одному вырезали всю верхнюю челюсть со всеми зубами. Я кормлю, перевязываю и читаю больным до 7 часов...»
Позже, уже после гибели Вревской, Иван Тургенев, мучительно размышляя о тайне этой женщины, поймёт главное и обронит, что свой подвиг она совершила «пылая огнём неугасимой веры» и уточнит в другом месте: «Она получила тот мученический венец, к которому стремилась её душа, жаждая жертвы…»
О ней беспокоились при дворе, ей передали слова императрицы: «Не хватает мне Юлии Петровны. Пора уж ей вернуться в столицу. Подвиг совершён. Она представлена к ордену». Но Вревскую не занимали никакие формальные приложения к жизни. Баронессы Ю. П. Вревской не стало 24 января (6 февраля) 1878 года.
О некоторых обстоятельствах её жизни и смерти рассказывает в своём письме военный врач Михаил Павлов – в ответ на запрос знакомого Тургенева, А.В. Топорова (1831-1887), который в ту пору выполнял многие поручения писателя. Павлов ему сообщает: «Покойная баронесса Вревская в короткое время нашего знакомства приобрела как женщина полную мою симпатию, а как человек – глубокое уважение строгим исполнением принятой на себя обязанности… Баронесса Юлия Петровна состояла в общине сестер, находящихся в Яссах, но, движимая желанием быть ближе к военным действиям, взяла отпуск и приехала к нам в Белую, около которой в то время разыгралась кровавая драма, и действительно имела не только случай быть на перевязочном пункте, но и видела воочию самый ход сражения. По возвращении в Белое после 10-дневной отлучки, хотя стремление ее было вполне удовлетворено, она отклонила мой совет ехать в Яссы (в тыл. – Авт.), пожелала еще некоторое время пробыть в Белой и усердно занималась в приемном покое 48-го военного временного госпиталя, в самый разгар развития сыпного тифа. При этом условии и при ее свежей, по-видимому, здоровой натуре, она не избежала участи, постигшей всех без исключения сестер госпиталя, и заразилась. Неоднократно посещал я больную, пока она была в сознании; все около нее было чисто, аккуратно… Казалось, болезнь уступала, и температура понизилась, так что все мы верили в благополучный исход, но на 10-й день, как объяснили врачи, вследствие порока сердца у нее сделалось излияние крови в мозг, паралич правой половины, и на 7-й день она тихо скончалась. Как до болезни, так и в течение ее ни от покойной, ни от кого от окружающих я не слышал, чтобы она выражала какие-либо желания, и вообще была замечательно спокойна. Не принадлежа, в сущности, к общине сестер, она тем не менее безукоризненно носила Красный Крест, со всеми безразлично была ласкова и обходительна, никогда не заявляла никаких личных претензий и своим ровным и милым обращением снискала себе общее расположение. Смерть Юлии Петровны произвела на всех нас, оторванных, подобно ей, от всего нам близкого, тяжелое впечатление, и не одна слеза скатилась при погребении тела покойной.
При описи ее имущества, находящегося с ней в Белой, кроме денег (около 40 полуимпериалов), деловых бумаг, нескольких фотографий и носильного платья, были между прочим найдены два небольших пакета с надписью на них карандашом: «В случае моей смерти прошу сжечь». Эта воля покойной была тут же, в присутствии свидетелей, мною выполнена, деньги и имущество сданы на хранение уполномоченного Красного Креста кн. Щербатова. Впоследствии наезжал ко мне брат баронессы гвард. офицер Варпаховский, распорядился имуществом и взял у меня свидетельство для беспрепятственной перевозки тела в Россию, но о том, когда это будет исполнено, мне неизвестно…»
Она была похоронена в общей могиле с другой сестрой милосердия, Марией Нееловой. На надгробном камне выбит текст: «СЁСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ НЕЕЛОВА и БАРОНЕССА ВРЕВСКАЯ / ЯНВАРЬ 1878 г.»
