На фоне продолжающегося церковного раскола, произведённого действиями патриарха Варфоломея на Украине, не лишним будет вспомнить о более ранних прецедентах вмешательства Константинопольских патриархов в церковную жизнь на белорусско-украинских землях, имевших место после присоединения Киевской митрополии к Московскому патриархату в 1686 г.
Самый известный случай такого рода – произвольное объявление Константинопольским патриархом Григорием VII в 1924 г. автокефалии тем епархиям Московского патриархата, которые оказались на территории восстановленной Польши (Второй Речи Посполитой). Однако этому неканоническому деянию предшествовала ещё более ранняя попытка 1790‑1791 гг. Она не имела практических последствий и потому остаётся известной преимущественно специалистам-историкам.
Началось всё с того, что правительство Речи Посполитой после избрания в 1764 г. нового короля Станислава Августа Понятовского под дипломатическим давлением России и Пруссии было вынуждено обратиться к вопросу о «диссидентах». Так в Польше иногда именовали христиан некатолического вероисповедания, то есть православных и протестантов. На протяжении десятков лет, особенно в первой половине XVIII в., они были лишены права занимать государственные должности, участвовать в сеймах, свободно строить или ремонтировать свои храмы. Бесправное положение «диссидентов» давало повод к насильственному обращению их в католичество под угрозой отнятия имущества и даже физической расправы. В итоге, несмотря на упорное сопротивление варшавского сейма в 1768 г., под давлением российского посла был утверждён договор с Россией, согласно которому христианам-некатоликам давались правовые гарантии свободного отправления их веры и предоставлены одинаковые с католиками сословные и имущественные права. Важно то, что договор не наносил никакого ущерба статусу католической церкви, признавал её господствующей, то есть сохранял запрещение на переход из католичества в другое вероисповедание и требование к королевской чете была непременно католической веры. При этом договор запрещал публично называть православных «схизматиками», а протестантов «еретиками», но именовать их «диссидентами». Закреплялся статус одной оставшейся на территории Речи Посполитой православной епархии – Белорусской (с центром в Могилёве).
Это был, кстати, один из первых примеров употребления названия Белоруссии в межгосударственном акте. Ещё раньше то же самое было сделано в российско-польском договоре о «Вечном мире» 1686 г., но договор этот оставался неутверждённым польским сеймом до 1768 г.
Варшавский трактат гарантировал также православным и протестантам свободу строить и ремонтировать храмы, основывать свои типографии и учреждать духовные учебные заведения. Католическому духовенству запрещалось брать поборы с диссидентов и судить их своим духовным судом. Для судебных разбирательств составлялись специальные смешанные комиссии с участием светских лиц. Отменялись все запрещения занимать диссидентам должности в государственных учреждениях и органах городского управления, быть избранными депутатами на сейм.
Все эти гарантии, предоставленные теперь некатоликам Речи Посполитой, в век Просвещения не казались чем-то сверхдолжным или неумеренным (резкое их неприятие было разве что среди католического духовенства). Проблема заключалась в политическом аспекте дела. В действиях российской императрицы Екатерины II явственно читалась забота об укреплении в Польше, условно говоря, «русской партии». Партия эта существовала издавна. Её представители в разное время выдвигали на престол Речи Посполитой московских царей Ивана IV, его сына Фёдора, а позднее – царя Алексея Михайловича. После постепенного уменьшения численности шляхты православного вероисповедания из-за перехода в унию или латинство «русская партия» осталась простонародной. Это были казаки, мещане и крестьяне, ходившие на богомолье в московские пределы и всегда с надеждой смотревшие на Россию как на заступницу от угнетения польских панов. Во второй половине XVIII в. духовным лидером «русской партии» стал архиепископ Могилёвский Георгий (Конисский). Российская дипломатия увидела в массе простого народа более надёжных сторонников, чем в магнатской фамилии Чарторыйских, также считавшейся «пророссийской». Так императрица Екатерина II думала удерживать Речь Посполитую в русле российского влияния естественным способом, через возвращение православному населению тех законных прав и свобод, которые были отняты польским правительством.
Это отлично понимали лидеры «шляхетского народа», которые много лет вытравливали всякое напоминание о русскости «восточных кресов». Они подняли знамя ревнителей католической веры и организовались в конфедерацию в местечке Бар недалеко от турецкой границы. Всеми силами конфедераты старались втянуть Османскую Порту в войну против России. Характерная метаморфоза польских «патриотов» в то время: призвать на защиту суверенитета Речи Посполитой и католической веры турецкую армию, обещая туркам территориальные уступки. И правительство Османской Порты соблазнилось мечтательными видами новых приобретений.
Однако разгоревшаяся русско-турецкая война 1768‑1774 гг. обернулась не только неудачей для Турции и взбудоражила великие европейские державы, с завистью смотревшие на успехи русской армии. Она стала грозным предзнаменованием для существования самой Речи Посполитой: в 1772 г. Россия, Пруссия и Австрия совершили её первый раздел.
Казалось бы, наступило время отрезвления для поляков. Страна нуждалась в реформах, её внутренняя слабость была очевидна. Однако проводить реформы в условиях продолжающейся борьбы между различными политическими группировками Речи Посполитой было делом нелёгким. Четырёхлетний сейм (1788‑1792 гг.), действовавший в эту переломную эпоху, среди других важных вопросов государственного переустройства обратился к такому предмету, как расследование поступков православного епископа Виктора (Садковского). Тогда он был единственным православным иерархом, законно осуществлявшим свои полномочия на территории Речи Посполитой после принесения соответствующей присяги её королю. За короткий период его свободной деятельности в течение двух лет число православных приходов в Речи Посполитой возросло со 100 до 300. Однако в 1789 г. он был арестован по обвинению в том, что будто бы обязывал православных священников и их прихожан присягать российской императрице с тем, чтобы потом устроить бунт против поляков.
Пока шло расследование по этому надуманному обвинению, у депутатов польского сейма явилась мысль, что лучшим средством к удержанию лояльности православных подданных Речи Посполитой будет перевод их церковного управления в подчинение Константинопольскому патриарху. В Стамбул был сделан соответствующий запрос, и в 1790 г. появилось Пастырское послание патриарха Константинопольского Неофита VII к православным в Польше. Сохранился польский текст этого документа, переведенный недавно и на русский язык
Главная идея Послания патриарха Неофита VII – довести до сознания православных в Речи Посполитой необходимость «послушания подданных своим королям и начальникам духовным, поставленным от Бога». Как духовные, так и светские лица должны слушаться приказов властей Речи Посполитой, молиться за них, а не за «чужеземных монархов». При этом греческий иерарх говорит о «существенных свободах», которыми могут пользоваться православные в «Королевстве Польском», подобно тому, как Церковь Восточная употребляет их во всей Османской империи под управлением султана Селима III.
В Послании отражалось мнение Фанара о своих высоких прерогативах делать увещания пастве другой Поместной Церкви. При этом со всей очевидностью выступает ангажированность Послания, расточающего похвалы католическим властям Речи Посполитой, которые десятилетиями целенаправленно подавляли православие. Игнорируется также то, что именно благодаря вмешательству «иноземного» (но не иноверного!) монарха (то есть императрицы Екатерины II) положение православных в Речи Посполитой как раз существенно улучшилось и получило надёжные правовые гарантии.
Но есть и более, так сказать, вопиющая несправедливость патриаршего Послания, а именно: православные Речи Посполитой подозреваются в нелояльности правительству единственно по слуху, без доказательств. Нужно иметь в виду, что во время написания обращения Неофита VII разбирательство по делу епископа Виктора (Садковского) ещё только начиналось, вина его и подведомственного ему духовенства в принесении присяги российской императрице и подготовке простого народа к бунту не была доказана. Не будет она доказана и впоследствии. Однако Константинопольский патриарх уже решительно осуждает то, чего нет, поддерживая грубое наступление на православие со стороны того самого правительства, действия которого взялся оправдывать.
Одно только обстоятельство несколько смягчает и объясняет такое неуместное вмешательство Константинопольского патриарха в церковную жизнь белорусско-украинской паствы. В условиях русско-турецкой войны 1787‑1791 гг. греческий иерарх, сидя в Стамбуле, вряд ли был в состоянии уклониться от вынужденных действий, клонящихся к вреду России. И это лишний раз показывает, как давно в условиях иноверного господства закрепилась практика, когда Константинопольские патриархи стали обслуживать текущую политическую конъюнктуру.
