10 лет назад, 23 февраля 2014 года, севастопольцы вышли на площадь Нахимова. Я был одним из этих 30 тысяч человек. От тех, кто рвался на площадь Независимости в Киеве, их отличало то, что севастопольцы не требовали никого наказывать, атаковать, убивать. Агрессии не было. Севастопольцы, а ещё массово вышли люди в Керчи, оказались на площади Нахимова, по сути, ради одного: чтобы лично засвидетельствовать выбитое на скрижалях истории – Севастополь и Крым должны быть в России. Мы повторяли это на протяжении десятилетий. Многие отдали за это жизни. И вот пришло время заявить это максимально чётко и громко.
Это был тот момент в жизни, который невозможно повторить. Собственно, если философствовать, то в высшем смысле лишь такой момент и можно назвать жизнью. Люди стекались к площади Нахимова со всех сторон – очень разные люди. Казалось, вышли даже те, кто ранее предпочитал не появляться дальше своего двора. А на смену тем, кто стоял у Графской пристани, готовы были прийти другие. Просто все бы желающие в тот момент на площади Нахимова банально не поместились бы. И так люди толпились на Матросском бульваре, у памятника Казарскому, на улице Ленина.
На самом деле, неважно, как всё сложилось после. В тот момент мы все жили. Именно так – мы все чувствовали себя максимально живыми. Казалось, к уху приложили гигантскую раковину истории – и в ней мы слышали звук того, как сдвигаются тектонические плиты истории. Слушали, внимали, а главное, хотели действовать. Да, в тот день, в те дни мы жили по-настоящему. Никто никогда больше не сможет повторить это. Сейчас та энергия – пассионарная, кипучая и вместе с тем созидающая – потонула в море бюрократического официоза, сухого, как стариковская пятка. Более того, судя по тому, что написали о 23 февраля в 10-летнюю годовщину многие так и не поняли, что произошло.
Так, а что же на самом деле произошло? Отвечаю. Впервые в новейшей истории России, а может быть, и за прошедший век люди чётко дали понять, ясно артикулировали, что хотят быть с Россией, быть русскими, несмотря ни на что, несмотря ни на какие препоны. И это произошло в тот миг, в тот час, когда, казалось бы, весь мир – от Гвинеи до Колумбии – мечтал жить с Западом и в Западе, жить теми ценностями и теми установками. Мир грезил западной стилистикой, западной атмосферой и западными смыслами. Казалось, всё было порабощено и сломлено – и пространство смыслов, идей, ценностей выжжено, но тут в дверь истории, тяжёлую, кованую, почти всегда неподвижную, стальными кулачищами постучали севастопольцы…
Больше полутора века назад мир уже менялся здесь – в Крыму и Севастополе. Именно тогда, во время Крымской войны, сложилось то, что мы сейчас называем коллективным Западом в его блоковом понимании. Об этом, впрочем, я напишу позднее. Крымская война в целом стала точкой отсчёта нового мира: неимоверно много революционных изменений произошло тогда и в информационной сфере, и в военном деле, и в науке, и в медицине, и в культуре, и даже в моде. Два человека в России тогда почувствовали появление этого коллективного Запада – Данилевский и Чаадаев. Но вот мнения их, впечатления были разными.
В отличие от Чаадаева Данилевский видел в появлении коллективного Запада мощнейшую угрозу для России, которая нависнет над русскими на долгие столетия вперёд. В своей работе «Россия и Европа» Николай Яковлевич постановил именно цивилизационные противоречия, лежащие между русскими и западными. Позднее это подтвердят и Шпенглер, и Тойнби, и Хантингтон. Данилевский же пророчески напишет, что попытка подчинить Россию в первую очередь будет осуществляться через культурную оккупацию, через подмену ценностей, смыслов.
Спустя 150 лет после такого откровения случилась Русская весна: Крым и Севастополь вернулись в Россию. Однако они не только вернулись, но и вернули самой России мощнейший импульс, колоссальный патриотический заряд, потому что показали и доказали: цивилизационная битва во всех её составляющих (культурной, религиозной, геополитической и др.) не проиграна – она только начата. Тогда Россия, действительно, проснулась и очистилась, пусть и не в полной мере, от той гнуси самобичевания и саморазложения, от того «покаянного» (речь тут о ложном покаянии, конечно же) вируса, которым её заразили в 80-х, а возможно, и ранее.
Да, тот заряд так и не был достойно усилен. Да, многое могло, а на мой взгляд, и должно было сложиться иначе. Однако движение началось, и это 23 февраля 2014 года стало точкой отсчёта. Ничего важнее не случалось в новейшей российской истории. И теперь нам необходимо учиться развивать успех, пусть и прошло уже, казалось бы, 10 лет. Однако для истории, тем более столь колоссальной страны, государственности как Россия, такой временной срок – это ничто. Время бросает новые вызовы, и мы обязаны отвечать им. Те же февральские и мартовские дни 2014 года для их очевидцев, для их участников остаются одними из самых ярких мгновений в жизни. Тем, что зажглось и отныне будет сиять вечно в душе каждого подлинно русского человека.
