Из двух выдающихся юбилеев, выпадающих на 2012 год, - двухсотлетия победы над Наполеоном и четырёхсотлетия окончания смуты шестнадцатого-семнадцатого веков - предпочтение в СМИ отдаётся первому.
Истоки
Автор данных заметок не ставит вопрос, какое из двух названных событий весомее в отечественной истории. Но видит в смуте четырёхвековой давности нет, не корни, конечно, а, скажем так, историческую пробу как победоносной войны с Наполеоном, так и других событий и процессов, вплоть до недавних и даже текущих.
Когда пришла оттепель и зашла речь о демократизации жизни? При Н.Хрущёве? Да что вы! Потребность общества в передышке возникла после смерти Ивана Грозного, завинтившего гайки до предела.
Смерть же его сына бездетного царя Фёдора Иоанновича означала, что род Рюриковичей пресёкся… Поэтому впервые за ряд веков московский престол занял не «природный», наследственный государь, а избранный тогдашним парламентом, т.е. Думой и Собором боярин Борис Годунов. И хотя всё было вполне законно, многим россиянам трудно было примириться с мыслью, что новый государь дан не Богом, а избран, словно какой-нибудь земский староста. К тому же молва, исходившая из кругов знати, враждебных Борису, утверждала, будто по его приказу убит самый юный из Рюриковичей и самый младший из сыновей Ивана Грозного царевич Дмитрий. Отсюда объяснение череды бедствий, совпавших с царством Годунова — пожаров, неурожаев, голода и мора как наказаний свыше за то, что страной правит царь, неугодный Богу.
На ещё один, внешний, фактор смуты указывает в своих лекциях В.О.Ключевский: «Едва ли в истории какой-либо страны влияние международного положения государства на его внутренние дела было более могущественным и ни в какой период оно не обнаруживалось столь явственно».
Тут надо вспомнить, что, как и в последние десятилетия, преобладающие ветры над Россией дули с Запада, а средоточием Запада для Москвы была Польша, точнее Речь Посполитая, представлявшая собой польско-литовскую унию (союз). Отношения между соседями складывались непросто. С одной стороны, как в Польше, так и в России жила идея «вечного союза» двух славянских и христианских народов для противоборства с общими врагами. С другой — как совместить русское православие с католицизмом в Польше? Как впрячь в одну упряжку российское самодержавие с польскими порядкам: выборностью короля, общепольским и местными сеймами, где каждый волен, пользуясь правом вето, блокировать любое решение, с возможностью создавать оппозиционные группы (конфедерации). Кто и чем должен поступиться? Кто стать главным? Решить вопрос силой (несмотря на то, что Речь Посполитая на рубеже шестнадцатого и семнадцатого веков представляла собой мощное государственное образование с населением в десять миллионов человек, а в Великом княжестве Московском тогда проживало лишь четыре миллиона), несмотря на многократные попытки, не получалось. Однако имелся опыт и мягкой «конвергенции». Так, литовский князь Ягайло, по матери, кстати сказать, русский, не только сам в своё время получил польскую королевскую корону, но и постарался привести под неё своё княжество, большую часть которого составляла Западная Русь, где преобладали православие и русский язык. Но уже вскоре они практически растворились в иной цивилизации. И вставал вопрос: как влить в тот же сосуд и Русь Московскую? Не чужд этой мысли был и папский престол, издавна рвавшийся распространить свою власть на московитов.
«Мы дали вам царя»
И тут как бы сам собой возникает некий, скажем так, русско-польский проект. Суть его в том, будто царевич Дмитрий, вопреки приказу Годунова не погиб, а с чьей-то помощью спасся и скрылся, а повзрослев, объявился и признан в Польше. Законный Богом данный претендент на престол. Версий о том, кто он, чья креатура, существует несколько, но общий знаменатель — да не важно кто. Важно, что представители польской знати, а затем и польский король Сигизмунд Третий поверили в возможность успеха этой проходной пешки и вытекающих отсюда выгод, если пешку удастся запустить на высокую московскую орбиту. Поверили настолько, что знатный польский воевода Ю.Мнишек пообещал выдать за Дмитрия (или кто он там) свою дочь Марину, а король, назначив претенденту приличный, выражаясь по-нынешнему, грант, оговорил с ним перспективы и условия нового польско-российского союза, суть которых в том, что Москва открывает двери для католичества, отдаёт Польше часть своих территорий и ещё доплачивет за предоставление ей «откидного места» в Европе. При этом как истый католик Сигизмунд Третий рассчитывал использовать Россию для противодействия протестантизму в Европе. А ещё — для давления на Швецию, чтобы получить там корону.
Чужие планы. Чужие аппетиты. Названный Дмитрий соглашался на всё. Более того, подкрепил обязательства, данные в Кракове, тайным вступлением в католичество и в переписку с папой римским. Есть разные мнения о том, был ли он уже тогда честен со своими западными кураторами, но поддержку с их стороны он получил. Не без помощи русских эмигрантов (тогдашние Герцены и Березовские обживали Варшаву, а не Лондон) Ю.Мнишеку удалось довольно быстро набрать несколько тысяч человек, готовых участвовать в спецоперации по смене режима в соседней стране. В рядах сил вторжения было немало лиц, всегда готовых примкнуть к любому заговору, мятежу, перевороту. Позже они будут выступать под девизом «За нашу и вашу свободу». А тогда, сливая беспокойный элемент в Россию, польские покровители проекта содействовали усилению в ней хаоса, в котором легче было установить свой, нужный им порядок. К «освободителям» сразу же примкнуло «бунташное» украинское и русское казачество. Им стали сдаваться поначалу лишь отдельные ратные люди и воеводы, затем целые полки и города. Вернувшемуся с того света или чудом спасшемуся царевичу присягают знатные люди, его благословляет духовенство. В апреле 1605 года внезапно умирает Борис Годунов. Его сына Фёдора убивают сторонники уже близкого к Москве соперника.
Столица встречает его колокольным звоном, слезами радости и криками: «Челом бьём нашему красному солнышку!»
Как сегодня оценить это? Подсказки известны: как свидетельство раболепия, якобы присущего русским на генетическом уровне. Как повальную склонность их к измене. Однако надо понимать: народ ждал царя, Богом данного. Значит справедливого. И вот он является, снимает шапку, бьёт челом всему миру, призывает молиться за него, вступает в кремлёвские храмы и кланяется православным святыням, заверяет, что станет для россиян не царём, но отцом. Что заложит в Москве университет, а по всей стране откроет школы. Что обеспечит свободу торговли и поднимет общее благосостояние. А еще новый молодой государь провозглашал равенство всех вер. В общем, давал пример нового мышления и выступал чуть ли не с программой коренной перестройки, построения новой, светлой жизни.
Вспоминают также, что он высмеивал неучёность бояр, что дважды в неделю лично принимал людей с челобитными, а участвуя в работе Думы, быстро схватывал суть и находил решения вопросов, обсуждавшихся до этого долго и бесплодно. Вместо послеобеденной дрёмы, принятой среди московской знати, обходил московские лавки и мастерские, расспрашивая людей об их житье-бытье. Словом, в глазах многих это был человек, что называется, наш. Хотя возникали вопросы. Прежде всего, в Москве росло недовольство поляками, прибывшими с «импортным» царём. Получив положенное из казны за оказанную ему поддержку и знатно погуляв на эти деньги, они не только не спешили возвращаться на родину, но и требовали новых денежных выплат и «продолжения банкета». Заявляя москвичам: «Мы дали вам царя», эти «солдаты свободы» вели себя как завоеватели. И простому люду это не нравилось, и в высшей знати назревало нечто, вылившееся в переворот, возглавленный боярином Василием Шуйским. Захватив в ночь с 15 на 16 мая Кремль, его сторонники убили пробывшего одиннадцать месяцев на престоле человека, считавшегося законным царём, а через два дня дружными кричалками на Красной площади провозгласили государем В.Шуйского.
Новые сценарии
Не чувствуя прочности полученной им власти и желая укрепить своё положение на троне, новый царь прежде всего поделился частью своих полномочий с выдвинувшей его боярской партией и стал, как его называли, «боярским царём».
Однако это не всё. Общество надо было убедить, будто царём он выдвинут не кучкой площадных крикунов, а избран «всей Москвой» и будто законность этого «избрания» подтверждена «всей землёй», т.е. выборным Земским Собором. Считается, что с официальных грамот, утверждавших эту ложь, пошла пословица «Бумага всё стерпит».
Другой испытанный способ утверждения «правильности» новой власти — обличения прежней власти как «неправильной». И свергнутый Лжедмитрий клеймился в официальных грамотах уже не только как самозванец, подосланный извне, но и как колдун, чернокнижник, обманом прельстивший православный мир.
Однако чем больше власть поносила прошлое, тем больше вопросов возникало к ней самой Не все ведь были настолько беспамятны, чтобы забыть, что не кто иной, как В.Шуйский в мае 1591 года расследовал обстоятельства смерти царевича Дмитрия. Тогда было официально объявлено: царевич умер не по чьему-то злому умыслу, а в результате несчастного случая. Теперь же мир должен был поверить В.Шуйскому, что царевич стал жертвой убийства, совершённого, надо понимать, по приказу Годунова. Эту версию, ставшую официальной, тут же подтвердила (или подтвердили от её имени ) мать царевича, младшая жена Ивана Грозного Мария Нагая. Та самая, что в течение одиннадцати месяцев пребывания названного Дмитрия у власти публично общалась с ним как с сыном!
Читая, слушая, переживая всё это, люди понимали: власть завралась. Вместо веры в неё, на которой, собственно, и держится государство, и вместо утраченного людьми чувства правды приходила готовность поверить кому и чему угодно. Не понимая, как противостоять смуте, многие втягивались в неё. С властных верхов она переходила на широкие народные массы. Катализатором этого процесса и всех видов недовольства стали распространяемые по стране грамоты и слухи, будто царь Дмитрий не убит, а опять чудным образом спасся и вынужден скрываться от врагов, незаконно захвативших власть, но скоро он явится, правда восторжествует, а зло и неправда будут наказаны.
Этой новой ситуацией постарались воспользоваться влиятельные силы, включавшие знатных людей, успевших выдвинуться при самозванце, но попавших в опалу или недополучивших власти при В.Шуйском. Найдя понимание и поддержку опять-таки в Польше, их лидеры принимаются за новый совместный сценарий смены режима в России, согласно которому требовался, во-первых, исполнитель роли повторно спасшегося Дмитрия, во-вторых, силы, готовые воевать за его право на власть.
Получилось так, что вопрос силы решился раньше, чем нашёлся царь. На Юге России и в землях, близких к Польше, разгоралось восстание, возглавляемое Иваном Болотниковым Из школьных учебников оно нам известно как крестьянское. Однако российско-польские сценаристы решили дать этим, говоря по-современному, незаконным вооружённым формированиям знамя борцов за законного царя, а их предводителю статус законного же царского главнокомандующего. Это привлекло в движение наряду с простым людом, казаками выходцев из бояр, провинциальных дворян. Однако если целью первых было отнять и поделить имущество богатых, то вторые сами хотели разбогатеть и иметь больше власти. Так что общее царское знамя недолго объединяло этих, по сути, классовых врагов.
К этому времени и в Польше был набран значительный контингент вооружённых людей, как пишет историк, «хотевших пожить за счёт России», и подобран исполнитель, главной роли. Кто был этот человек, ничуть не похожий на своего предшественника, история опять-таки тёмная. Однако русских и польских его покровителей интересовала не эта сторона дела, а перспектива. Представление о ней даёт составленная в Польше подробная инструкция для нового самозванца — что и как делать после занятия им российского престола. Основа всего — кадровая политика. Выдвигать на ключевые должности прежде всего лиц, благосклонных к Польше и католической вере. «В телохранители и личные служители назначать истинных католиков». «Отправлять молодых людей учиться в Вильно или лучше туда, где нет отщепенцев, в Италию, в Рим»». «Еретикам, противникам унии, закрыть въезд в государство». «Выселить приехавших из Константинополя монахов». «Запретить всякие собрания»!
Имея в обозе проинструктированного в таком духе «технического» русского царя и соединившись с недобитыми болотниковцами, интервенты довольно быстро подошли к Москве, но, оказавшись не в состоянии ни взять её, ни обложить осадой, расположились лагерем вокруг деревни Тушино.
А поскольку и у царя В.Шуйского недоставало сил отогнать пришельцев и их приспешников, те принялись обустраивать свой лагерь, превратив его в настоящий город. Возник, по сути, параллельный мир, где имелся свой царь и, соответственно, двор, свой патриарх со всем что положено, создавались, множились разные службы, которые надо было кормить, содержать за счёт налогов с населения, устанавливаемых как официально, так и в частном, инициативном порядке.
Два центра - Москва и Тушино - не просто противостояли, а заражали друг друга изменой и продажностью. Обычным делом, особенно среди знати второго, третьего круга, стало перемещение из Москвы в Тушино, присяга на верность тамошней власти, получение от неё высокого поста, звания, надела, затем возвращение в Москву с покаянием и получение за него новых поощрений.
В этих условиях В.Шуйский решил усилить свои позиции, заключив союз со Швецией. Согласно ему, шведы получали изрядный кусок русских земель и выделяли в помощь Москве содержавшийся за её же счёт ограниченный контингент войск, чьё присутствие в России уже вскоре переросло ещё в одну интервенцию, а там и в оккупацию значительной части российской территории.
Свобода в импортном варианте
Для польского же короля Сигизмунда III русско-шведский союз послужил поводом перейти в решении русского вопроса к более активным действиям. В сентябре 1609 года польские войска, которыми он командует, переходят границу и осаждают Смоленск. Европе это объясняется как ответ на «угрозу с Востока», а в Москву и Смоленск король направляет заверения, что он «как христианский и наиближайший родич московских государей идёт с войском не для того, чтобы проливать кровь христианскую, но чтобы оборонять русских людей, стараясь более всего о сохранении православной русской веры». Поэтому смоляне должны встретить его хлебом-солью «...иначе пощады не будет никому».
Смоляне, уже пожившие некоторое время под господством шляхты и знающие, что это такое, встретили новое нашествие не хлебом-солью, а упорным и умелым сопротивлением. Как пишет историк, «в очередной раз столкнулись польская горячность и московская стойкость».
Только олигархическая Москва не спешила на помощь смолянам, а из Тушина в королевский лагерь под Смоленском направилась делегация во главе с боярином Михаилом Салтыковым, чтобы обсудить с агрессором вопросы, что называется, послевоенного устройства. Обсуждение началось с... благодарности «Жигимонту Ивановичу» за готовность помочь в устройстве русских дел и с просьбы поскорее прислать своего сына Владислава в Россию... царём!. В ответ Сигизмунд заявил, что под высокую руку польского короля (тут он имел в виду уже не сына, а себя) Россия должна встать обновлённой, с перестроенной на западный, польский лад государственной, судебной системой, с новым подходом к правам и свободам личности.
Положения об этом были закреплены в договоре, который либеральные историки склонны оценивать как первый конституционный акт России. А если учесть, что договор заключён 4 февраля, то подписавших его тушинцев можно считать первыми февралистами. Только не надо забывать, что:
- документ принимался в условиях, по сути, внешнего управления значительной частью России, в условиях ограниченного её суверенитета;
- в договоре, подписанном от имени всей России(!), не предусматривалось права большинства её населения даже перейти от одного хозяина к другому;
- всего в нескольких верстах от места подписания договора была ещё одна Россия — смоленская, истекавшая кровью в боях с захватчиками, совмещавших агрессию с декларациями о гуманизме и правах человека. Знакомо, не правда ли?
Не забудем также о России, продолжавшей верить в миф о Дмитрии как о настоящем царе. И он, всё более тяготившийся участью карманного царя чужеземцев, бежит из Тушина в Калугу, где собираются значительные силы его сторонников.
И была, наконец, часть России, остававшаяся под властью Москвы. Хотя в самой столице, точнее в её правящих кругах, единства и согласия не было. Недовольные В.Шуйским радикалы свергли его в июле 1610 года, а вскоре и вовсе насильно заставили постричься в монахи. В результате торга и сговора (по-нынешнему консультаций и консенсуса) московских элит было сформировано временное - до избрания нового государя - боярское правительство («семибоярщина»), сразу же столкнувшееся с ситуацией, когда с востока, от Коломны, на Москву наступали внушительные силы самозванца-2, прихода которого московские правители боялись панически, видя в нём предводителя враждебных им нижних социальных слоёв.
С западной же стороны, от Смоленска, на столицу надвигались польские войска под командованием гетмана С.Жолкевского. Не способная организовать сопротивление ни силам самозванца, ни полякам, московская знать сочла второе зло меньшим и легко нашла общий язык с С.Жолкевским. Он согласился помочь спасти Москву от «воров», но практически на условиях, принятых ранее тушинскими «февралистами». Россияне должны были присягнуть польскому королевичу, а практически - королю. Гарантия новой реальности — ввод польских войск в Москву. 17 августа Москва присягнула королевичу Владиславу, а в ночь с 20 на 21 сентября польские полки вошли в столицу, укрепились в Кремле, ввели в городе осадное положение. Малейшее неповиновение со стороны москвичей воспринималось как бунт и тут же пресекалось жесточайшим образом, включая выжигание целых кварталов и истребление всех подозреваемых.
Живя в постоянном страхе перед восстанием, польские миротворцы запретили населению носить не только сабли и топоры, но даже поленья, способные стать орудиями сопротивления. В качестве знака лояльности оккупационному режиму горожан обязали носить специальные холщёвые «пояса покорности». Вполне себе по-европейски. И задолго до нашивок со звездой Давида.
Кормилось и содержалось чужеземное войско за счёт московской казны и поборов с окрестных местностей. Суд и закон вершились именем польского королевича. Его монеты чеканились на монетах и медалях. Ему возносились молитвы в храмах.
Тем временем Сигизмунд III в своём лагере под Смоленском принимал и щедро награждал переходивших к нему в услужение «новых русских», заходившихся в верноподданничестве. Глава тушинских «февралистов» Михаил Салтыков писал, что готов отдать жизнь за польского короля и королевича. В том же духе выступал первый из московских бояр Фёдор Мстиславский.
Туда же, под Смоленск, был доставлен под конвоем и представлен королю как пленник (!) свергнутый и постриженный в монахи В.Шуйский.
Лишь одно мешало королю чувствовать себя полным триумфатором — Смоленск. Под командованием воеводы Михаила Шеина он сражался уже почти два года. За это время его население уменьшилось с семидесяти до семи тысяч человек. Город-герой и мученик пал лишь после того, как последние его защитники взорвали себя вместе с заминированной башней.
Чья победа?
Когда читаешь описание пышной церемонии въезда короля в Варшаву, победных торжеств, частью которых стали публичные унижения В.Шуйского, его братьев и вероломно захваченных русских послов, трудно отделаться от впечатления, что это и стало апофеозом и сутью свершившейся цивилизаторской миссии, уподобленной крестовому походу.
Славную победу над московским варварством праздновали не только Варшава и Краков — праздновал весь западный католический мир. Ликовал озаряемый фейерверками Рим. Однако, как справедливо отмечает историк, торжества были не только чрезмерными до неприличия, но и преждевременными, ибо положение польского гарнизона, застрявшего в Москве, словно в мышеловке, становилось безнадёжным, а решение вопроса о стойкости российского общественного организма к испытаниям было ещё впереди.
...Не все целиком прочитали пушкинского «Бориса Годунова», но все знают финальную ремарку трагедии: «Народ безмолвствует» и применяют её, чтобы выразить растерянность, неодобрение. Ну а тогда, на начальном этапе смуты, это означало, что народ ещё не готов был сказать своё слово. Не пришло время. Он ещё «запрягал».
В дальнейшем же, как отмечал К.Валишевский, «династический кризис и социальная распря перешли в национальную войну, во время которой народ, опомнившись, проявил самые благородные чувства и лучшие силы свои; временно помрачённое сознание своего исторического значения пробудилось...».
Центром первого русского ополчения — в которое входили не только русские! - стала Рязань, второго — Нижний Новгород, откуда ополченцы дошли до Москвы и освободили её от захватчиков и их приспешников. А ведь очаги народного сопротивления вспыхивали раньше и в других местах России. Так в декабре 1607 года сбор жителей небольшого северного города Железопольская Устюжна, достаточно узнав о грабежах и бесчинствах польских захватчиков, русских и других сеятелей смуты, решил дать им отпор, но в первом же бою уступавшие врагам в боевом умении железопольцы были «посечены, как трава». Несмотря на это, они, объединившись с белозерцами, стали готовить город к обороне: день и ночь копали рвы, ставили надолбы, ковали пушки, пищали, ядра, дробь, копья. А когда, «нахлынув как дождь», захватчики попытались взять острог, его защитники с криком «Господи помилуй!» отбили все приступы.
Подобно Железопольской Устюжне, в Юрьевце Польском, Гороховце, Решме, Балахне люди создавали свою местную власть, организовывали оборону, снабжение, взаимодействие с другими городами.
С.Платонов в своём курсе лекций по русской истории отмечает удивительную жизнеспособность, которую проявляли эти русские миры, предоставленные своим силам, цепкость, с которой они держались друг за друга, и самостоятельность, которой отличались многие из этих миров.
«Весь Север и Северо-Восток Руси находились тогда в состоянии какого-то духовного напряжения и просветления, какое является в массах в моменты великих исторических кризисов», - пишет историк.
Что же до плодов победы над смутой, то они достались, прежде всего, боярам. Между собой они не скрывали, что готовы избрать на царство Михаила Романова, чтобы, пользуясь его молодостью и неопытностью, самим «порулить в Государстве Российском».
Однако был ещё один глубинный итог пережитых страной испытаний — на него указывает тот же С.Платонов: понятие общей пользы, мало развитое на Руси до семнадцатого века, выходит в сознание россиян на первый план. Это во многом определило характер, судьбу народа и его будущее.
С известных пор это понятие общей пользы в нас стало меняться. К лучшему ли? Вопрос открытый…
