Мир постмодерна или «Новейшее Средневековье»?
Наметившийся в мире процесс консолидации «больших пространств», напоминающий возвращение империй прошлых времен, на первый взгляд может показаться не отвечающим духу времени. Однако мы живем в эпоху, которая в силу неопределенности в умах всеядна до такой степени, что ей не чужды самые невероятные политические рецепты.
Мир пребывает в состоянии Interregnum (междувластия), в котором, как говорит Зигмунт Бауман, «изменение – единственная константа, а неизвестность – единственная определенность»; в этом мире Европа по-прежнему остается полем боя, но теперь уже между вестфальской моделью суверенных государств и новыми формами наднационального управления. (1)
Классические европейские империи нового времени, то есть эпохи модерна, поднялись на руинах феодализма, однако в том и состоит особенность постмодерна, что он готов на эклектической основе перенимать организационные формы политических отношений любой эпохи. Пиратство, которое, как когда-то встарь (вспомним знаменитых алжирских пиратов), сегодня вновь прочно обосновалось у берегов Африки – конечно, побочное явление, но и оно стало знамением времени, в котором самым невообразимым образом перемешиваются архаика и современность.
И ведь нет ничего нового. Подобные сломы эпох происходили не раз. Русский философ Николай Бердяев в написанной между двумя мировыми войнами работе «Новое средневековье» (2) задолго до творцов теории постмодерна Ж. Деррида, Ж.-Ф. Лиотара и других писал: «В истории, как и в природе, существуют ритм, ритмическая смена эпох и периодов, смена типов культуры, приливы и отливы, подъемы и спуски… Говорят об органических и критических эпохах, об эпохах ночных и дневных, сакральных и секулярных. Нам суждено жить в историческое время смены эпох. Старый мир новой истории (он-то, именующий себя все еще по старой привычке "новым", состарился и одряхлел) кончается и разлагается, и нарождается неведомый еще новый мир». Бердяев обозначил эту эпоху как «конец новой истории и начало нового средневековья», характеризуя её как переход от рационализма новой истории к иррационализму или сверхнационализму средневекового типа… «Духовные начала прежней истории изжиты, духовные силы ее истощены…По всем признакам мы выступили из дневной исторической эпохи и вступили в эпоху ночную…Падают ложные покровы, и обнажается добро и зло. День истории перед сменой ночью всегда кончается великими потрясениями и катастрофами, он не уходит мирно… Все привычные категории мысли и формы жизни самых "передовых", "прогрессивных", даже "революционных" людей XIX и XX веков безнадежно устарели и потеряли всякое значение для настоящего и особенно для будущего».
Переход к новому средневековью, как некогда переход к «старому» средневековью, по наблюдениям Н.Бердяева, сопровождается приметным разложением старых обществ и неприметным сложением новых. «Борьба за противоположные интересы, конкуренция, глубокое уединение и покинутость каждого человека характеризуют тип обществ нового времени. В духовной и идейной жизни этих обществ обнаруживалась все нарастающая анархия, утеря единого центра, единой верховной цели…Индивидуализм изжил в новой истории все свои возможности, в нем нет уже никакой энергии, он не может уже патетически переживаться. Конец духа индивидуализма есть конец новой истории… Либерализм, демократия, парламентаризм, конституционализм, юридический формализм, гуманистическая мораль, рационалистическая и эмпирическая философия - все это порождение индивидуалистического духа, гуманистического самоутверждения, и все они отживают, теряют прежнее значение… Много ли есть онтологически реального в биржах, банках, в бумажных деньгах, в чудовищных фабриках, производящих ненужные предметы или орудия истребления жизни, во внешней роскоши, в речах парламентариев и адвокатов, в газетных статьях, много ли есть реального в росте ненасытных потребностей? Повсюду раскрывается дурная бесконечность, не знающая завершения». Русский философ отмечал, что в прошлом объединяющую роль, во всяком случае для значительной части человечества, играло христианство. Само его явление «означало выход из языческого национализма и партикуляризма». В конце новой истории «мы вновь видим перед собой расковавшийся мир языческого партикуляризма, внутри которого происходит смертельная борьба и истребление».
Давно вроде эти строки написаны, но звучат так, будто сказано о сегодняшнем дне. Бердяев также предрек, что грядущие войны «будут не столько национально-политическими, сколько духовно-религиозными», словно предвидя затянувшийся конфликт Запада с исламом. Вместе с тем он сохранял некий исторический оптимизм по поводу исхода столкновения противоположных сил и начал в этом новом средневековье. «Мы вступаем в эпоху, - полагал Н.Бердяев, - когда изверились уже во всё политики и когда политическая сторона жизни не будет уже играть той роли, какую играла в новой истории, когда ей придется уступить место более реальным духовным и хозяйственным процессам».
Впрочем, как бы актуально ни выглядели многие мысли Н.Бердяева в наши дни, было бы, конечно, неверно ставить знак равенства между временем, в которое он писал, и началом XXI века. Хотя эти витки исторической спирали и сопряжены друг с другом, на каждом из них лежит своя печать. А поскольку Новое Средневековье уже состоялось, то в подражание Н.Бердяеву тенденции нашего времени можно было бы назвать Новейшим Средневековьем.
Одной из наиболее примечательных черт этого периода является, например, возникновение разного рода сложных сетей, не только информационно-технологического и социального характера, но и охватывающих отношения между государствами (экономические, культурные, политические, военные). Стратегии использования сетевых войн в целях управления народами чрезвычайно популярны в Вашингтоне. Пентагоном, в частности, официально принята новая военная доктрина сетецентричных войн, нацеленная на «превосходящее знание» и «информационное доминирование». (3) Вместе с тем и здесь возникающий международный сетевой мир с его кажущейся самостоятельностью отдельных центров силы, на деле встроенных в более сложные иерархические связи и взаимозависимости, в онтологическом смысле удивительным образом напоминает мир Средневековья.
На глазах, в частности, формируется система многоярусного вассалитета, при которой верховный «сеньор» уже не будет, как раньше (потому что не может и не хочет), вмешиваться буквально во все дела находящихся в зоне его доминирования правителей по принципу «вассал моего вассала не мой вассал». В Вашингтоне понимают, что невозможно ни материально, ни физически вникать в обстоятельства всех 200 держав мира, а именно это там со всё возрастающим напряжением пытались делать до сих пор. Проще выбрать полдюжины или дюжину доверенных представителей («вассалов») и поручить / доверить это делать им, контролируя их самих. Вот почему некоторые действия последнего времени ближайших союзников США, в первую очередь Франции, так похожи на начало раздачи феодальных угодий. Пожалуй, можно говорить о проекте своего рода суперимперии на месте единственной сверхдержавы, которой по сетевому принципу будут подчинены возрождающиеся региональные или традиционные империи. Центр тот же, но он теперь скорее координатор, чем прямой вездесущий распорядитель; это значительно экономнее, а в итоге, как надеются американцы, не менее эффективно. При этом полнота суверенитета, включая право на военную интервенцию, безусловно, будет сосредоточена на вершине этой пирамиды. Как пишет известный американский ученый Ноам Хомский, основа международного порядка заключается в том, что Соединенные Штаты имеют право применять насилие, когда им заблагорассудится. И больше ни у кого нет такого права. «Конечно, нет. Ну, может быть, только у наших сателлитов. Так что вассалы наследуют это право. Это касается и других американских клиентов. Но на самом деле все права в Вашингтоне. Вот что значит владеть миром. Это как воздух, которым ты дышишь. Ты не можешь подвергнуть это сомнению». (4)
Фактически сегодня, на новом витке истории, в мире восстанавливается неофеодальная система вассальной зависимости, которая пришла в свое время на смену великому Риму. Нынешний Рим – Вашингтон, по многим признакам находящийся в том же состоянии имперского истощения, в том числе морального, пытается, по сути, продлить свою гегемонию теми же способами, пусть и в новейшем техническом исполнении; и всё равно это только техника, а так - ничего нового. «Кружит ветер, кружит, и возвращается ветер на круги своя», - сказал Екклесиаст.
Неовассалитет имеет массу удобств. Во-первых, если что-то пойдет не так, всегда можно выставить в качестве ответственного не того, кто реально дергает за ниточки, то есть Вашингтон, а государство-вассала. Используя такого вассала, можно вообще отрицать свое участие в распоряжении судьбами других государств, напяливая на себя тогу беспристрастного арбитра. Во-вторых, подобный механизм проекции глобальной власти позволяет минимизировать издержки по управлению территориями, что в условиях мирового финансового кризиса весьма важно. Вместе с тем, приступая к переустройству мира, в Вашингтоне должны принять в расчет и те издержки, которые оно с собой несет. Интересы основного сеньора на каком-то этапе могут не совпадать с интересами крупных вассалов, которые способны проявить и строптивость. Кроме того, те, против кого эта игра направлена, в состоянии приступить к укреплению собственных союзов, контуры которых уже угадываются. Поэтому на пути осуществления своего проекта Вашингтону придется решить ещё массу сложных задач.
