С появлением унии на белорусских и украинских землях встал вопрос о том, что это за вера такая. В церковной среде чтутся вековые традиции, и с недоверием воспринимаются попытки создать новую церковь – только та Церковь истинно Христова, которая ведёт своё начало от самих апостолов. Брестская уния в глазах современников была явлением новым, и требовалось объяснение её конфессионального статуса.
Католическая сторона, ратовавшая за унию, представляла дело так, будто, подчинившись римскому папе, православные жители Речи Посполитой («Русь») восстанавливали единство с апостольской столицей, т.е. якобы возвращались к началу христианской истории. В Окружной королевской грамоте 1596 г., где утверждались решения униатского Брестского собора, встречается такая фраза о деянии митрополита и согласных с ним епископов Киевской митрополии: «И так Церковь и веру греческую русскую с костелом и верой вселенской римской соединили, так согласно слову и повелению Божию, взаправду стали одним народом и костелом Божиим».
Иными словами, униаты вливались в католический костёл и исповедовали «веру римскую». Каким же образом они это делали?
При заключении унии западнорусские иерархи принесли римскому папе присягу, в которой утверждались особенности католического вероучения: исхождение Святого Духа от Отца и Сына (Филиокве); чистилище для душ умерших, которые хоть и раскаялись, но не принесли при жизни удовлетворения за свои грехи; первенство в Церкви римского епископа как «наместника Христа» и земного главы Вселенской Церкви; польза индульгенций; тождество причащения под одним или двумя видами и проч. В заключении присяги говорилось, что без этой веры никто не может спастись. Казалось, это было чистое латинство.
Однако на подготовительном этапе западнорусские владыки ставили католической стороне свои условия, среди которых было явное желание остаться при традиционной вере и обрядах. И папа специальным разрешением позволил сохранить в унии восточные обряды, которые «не противоречат догматам и учению веры католической и не препятствуют общению с Римской церковью». Выходило противоречие: стремились сохранить то, что от Рима отделяет, и в то же время вступить с ним в церковное единство, признавая безусловную власть папы. Двойственность очень характерная для феномена Брестской унии!
В самом деле, в униатском богослужении до начала XVIII в. исповедание католической веры явно не выражалось. Символ веры исполнялся без Филиокве по-старому, этой вставки долгое время не было даже в тексте униатской архиерейской присяги. Имя римского папы также редко звучало на службе, разве что на митрополичьей или епископской. Священники поминали только своего местного архиерея, не провозглашая имени папы. Сохранялся традиционный юлианский календарь, богослужение совершалось на церковнославянском языке по старым книгам. Выходило, что поначалу на особенностях католического вероисповедания можно было не настаивать…
Между Православием и католичеством уния заняла неопределённое положение какого-то не совершившегося, незаконченного перехода. Известный полемист того времени Мелетий (Смотрицкий) в своём сочинении «Фринос» (Плачь) так писал об униатах: «Мы, Русь восточного послушания и вероисповедания, являемся приверженцами чисто греческо-кафолической религии; польские паны и Литва – западного послушания и вероисповедания – чисто римско-католической религии. Они же между нами и приверженцами римской религии представляют собой что-то ненастоящее, нечто неискреннее, притворное, надуманное, ни то, ни сё».
Простые люди, конечно, были мало научены церковной догматике и вряд ли поняли бы отсылки на решения Флорентийского и Тридентского соборов, которые упоминаются в присяжных документах о заключении унии. Однако они хорошо понимали принцип старины и традиции, который выражен известными словами апостольского послания: «Итак, братия, стойте и держите предания, которым вы научены или словом или посланием нашим» (2 Фес. 2:15). Видимым выражением верности апостольскому преданию была иерархическая преемственность пастырей Церкви от древности. Для православных она прослеживалась по линии патриархов Константинопольских. Связь с ними означала верность Апостольской Церкви. Русская Церковь считала «латинян» отступниками. Само слово «латинянин», по свидетельству иезуита Антонио Поссевино (1534-1611), прошедшего всю Русь до Москвы, являлось ругательством. Соответственно, присяга римскому папе и признание его особых прерогатив означали гораздо большее, чем обычное дело священнической иерархии. Перемена верховного пастыря воспринималась на бытовом уровне именно как перемена веры, о чём говорилось в Суппликации (обращении) виленского православного братства к сенату Речи Посполитой, написанной Мелетием (Смотрицким) в 1623 г.
Как была воспринята Брестская уния сознанием простого человека, можно увидеть по свидетельству православного современника событий из-под Могилёва, записанного в Баркулабовской летописи: «Митрополит с четырьмя владыками присягнул на старшинство папе, на календарь и на артикул, что Дух Святый от Отца и Сына исходит и на едность костела. […] Там же в Берестью нашелся человек какой-то простой, который великие речи говорил, что страх от слов его людей проникал, ибо Писание все на память знает, […] и напоминал, чтобы люди своей веры крепость держали».
Порой можно услышать суждение, что в простонародье не умели отличить догматы веры от обряда, дорожили последним едва ли не более, чем первыми. И уния стала восприниматься как вероотступничество, хотя при её заключении догматы Восточной Церкви якобы не были нарушены. Строго говоря, они были дополнены пунктами, которых вера православная не знала. И это как раз означало искажение того, чем дорожили, отступлением от традиции. Автор полемического сочинения «Апокрисис» (1597 г.) берёт пример с григорианским календарём и строит своё рассуждение так: само по себе введение календаря есть дело ничтожное, но о нём зачем-то усиленно хлопочут «римляне» во всех странах, не за тем ли это делается, чтобы вслед за принятием нового календаря с течением времени словно петлёй накинуть обязанность принимать учение римского папы и его власть?
Обряды и другие церковные традиции существуют в Церкви не сами по себе, а для выражения догматов. Календарь сам по себе не есть догмат веры, форма совершения крестного знамения – также не догмат. Однако календарь регламентирует богослужение, а форма крестного знамения выражает веру в Бога Святую Троицу и Христа Сына Божия. Униатам были оставлены и привычный юлианский календарь, и крестное знамение, и многое другое, свойственное Восточной Церкви, однако новые догматы, свойственные Западной церкви, тоже должны были найти своё выражение в унии. Словесных знаков почтения было явно не достаточно для утверждения факта совершившегося соединения с Римом и подчинения ему. Поэтому история Брестской унии характеризуется постепенной латинизацией униатов, когда изменялся и внешний вид храмов, и вид священников, и совершение богослужения, и само внутреннее устройство униатской церкви. Две тенденции вступили в борьбу между собой: исповедуя католическую веру, изменять постепенно и сами униатские обряды, или же, сохраняя восточные обряды, ограждать тем самым и заключённую в них православную веру.
