22 августа в белорусском Слониме установили памятник известному политику Речи Посполитой, литовскому канцлеру Льву Сапеге (1557-1633). Это не первый шаг к увековечению его памяти: в Минске с недавних пор существует улица имени Льва Сапеги. Фигура этого деятеля вызывает интерес не только в связи с его пожертвованиями на католические храмы или сохранением документов государственного архива ВКЛ (Литовской метрики). Он был активным сторонником церковной унии в Речи Посполитой и государственной унии с Московским царством.
Лев Сапега родился на Витебщине, происходил из шляхетской фамилии и начал карьеру при дворе литовского магната Николая Раздивилла Чёрного. Родившийся от православных родителей, он увлекся модой и принял кальвинизм вместе с сыновьями Радзивилла во время путешествия на учёбу в Лейпциг. После возвращения Сапега устроился при дворе короля Речи Посполитой Стефана Батория, служил в войске, затем стал писарем, что обошлось ему в 500 злотых. Под влиянием иезуитского проповедника Петра Скарги Сапега перешел в католичество. Благодаря своим знаниям и связям стал подниматься по карьерной лестнице при короле Сигизмунде III, назначался подканцлером, канцлером ВКЛ, сенатором, виленским воеводой и, наконец, гетманом. Сапега неоднократно возглавлял дипломатические миссии в Москву, участвовал в польско-шведских переговорах и создании антиосманской лиги.
Иногда утверждают, что Лев Сапега был белорусом. Действительно, род Сапег ведёт происхождение от полоцких бояр. Однако представители родовитых фамилий, приобретавшие шляхетские гербы (клейноды), скоро забывали своё происхождение и предпочитали сочинять себе княжеские генеалогии. Так в XVI в. было придумано литовское княжеское происхождение рода Сапег от Наримунта Гедиминовича, и в это верили до конца XVIII в. Сам Сапега вёл переписку на польском или латинском языке, по-польски общался даже со своими братьями из Витебска и Орши. Если бы кто-нибудь назвал его тогда белорусом, он оскорбился бы…
Издание III Литовского Статута (1588 г.) является немалой заслугой Льва Сапеги. Статут рассматривается как памятник государственного права ВКЛ, здесь, в частности, находятся пункт о запрещении назначать на должности иноземцев (в том числе поляков) и требование для писаря писать «руским языком». Известно, что Сапега отказался приложить печать ВКЛ к документу о назначении бискупом Виленским поляка Бернарда Мацеевского. В письме к Криштофу Радзивиллу от 7 мая 1595 г. он мотивировал это тем, что такое назначение станет дурным прецедентом. Вообще, распределение должностей при дворе короля очень занимало всех магнатов ВКЛ, и Лев Сапега не был исключением. Ещё 17 февраля 1588 г. он с тревогой писал Радзивиллу из Кракова, что новый король считает себя больше обязанным за избрание на престол полякам, чем литовцам, поэтому и должности в ВКЛ быстрее получат поляки, чем литовцы.
А что касается «руского языка», то Сапега не был его защитником. При дворе Стефана Батория ему не раз приходилось предъявлять документы на «руском», которого никто там не понимал. То ли дело, когда привилей какому-нибудь шляхтичу или городу выдан на латинском языке. А по поводу издания Статута он признавался в письме Радзивиллу от 13 июля 1588 г. тому же адресату, что хотел бы напечатать законы и на польском языке, только опасается за точность перевода. Впрочем, в 1614 и 1619 годах Сапега всё-таки постарался об издании польского текста Статута. На польском этот свод законов и ходил в обращении. Печатание его на западнорусском («старобелорусском») языке было предпринято только в Российской империи.
Своей «отчизной» в переписке Лев Сапега всегда называл Речь Посполитую (вовсе не Литву или Белоруссию), а долг повиноваться польскому королю считал обязанностью «народа моего» (письмо Радзивиллу от 22 сентября 1587 г.). В служении королю он был усерден. Целью его дипломатии было расширение на восток. Подтверждение тому – миссия Сапеги в Москву в 1600 г.
Здесь канцлер ВКЛ выступил с проектом государственной унии с московским государством. Проект насчитывал 24 пункта и начинался с заявления о «братском союзе и докончании», «вечной приязни» между людьми «одной веры христианской, одного языка и одного народа славянского». Далее шли статьи о том, что у двух сторон должны быть общие враги, общие друзья, никаких заговоров друг на друга, совместное добывание новых земель и их деление поровну. В случае бездетной смерти одного из монархов другой наследует власть в его государстве. Людям из Речи Посполитой чтоб было вольно приезжать к царю Борису Годунову, служить при дворе, в войске и вольно отъезжать обратно. Точно так же и людям «народу русского, владимирского, московского» можно было служить у короля Речи Посполитой. Чтоб было вольно с обеих сторон заключать браки, приобретать имения, ездить друг другу на учёбу, сохраняя при этом свою конфессиональную принадлежность. Чтобы царь Фёдор разрешил строительство в Москве и других русских городах латинских костёлов. В пункте 12 говорится, что в Речи Посполитой в этом отношении всё образцово: «Во многих местах, а мало не везде, стоят не только церкви латинские римского закона, но и церкви русские греческого закона, и римляне в церкви римские и Русь в церкви греческие ходят по воле своей». Это было сказано, когда в Речи Посполитой уже вовсю насаждалась уния и захватывались православные храмы.
Посольство 1600 г. закончилось подписанием перемирия на двадцать лет. Однако после смерти Бориса Годунова началась русская смута, выступил Лжедмитрий («царик», как говорил в своих письмах Сапега), была сделана попытка посадить на московский престол польского королевича Владислава. Во всех этих событиях прямое или косвенное участие принимал и Лев Сапега. Дипломатия его, однако, закончилась полным провалом: в Москве утвердилась новая династия, а польский государь и польско-литовские жолнеры оставили после смуты такую память в России, что нечего было и думать о новой государственной унии Речи Посполитой на востоке.
В церковных делах Сапега был, прежде всего, политиком. Он активно поддержал подчинение западнорусской иерархии Римскому папе и был одним из трёх королевских представителей на униатском синоде в Бресте в 1596 г., на котором объявили унию. Известно его письмо покровителю Православия князю К. К. Острожскому от 10 сентября 1596 г., в котором он упрекает князя, что тот готовит смуту в государстве и препятствует такому полезному делу, как уния. Впрочем, Сапеге скоро пришлось убедиться, что от самих униатов исходит немалая угроза для государственного спокойствия. А его он ставил превыше всего. «Я католик, – писал он Криштофу Радзивиллу в 1590 г., – но не желаю того отчизне, чтобы у нас было как во Франции, и знаю много таких католиков, которые не только не хотят того же, но если до того дойдет, будут протестовать, ибо то была бы последняя пагуба отчизне нашей». Слова во многом пророческие. Однако сам Сапега в переписке с униатским митр. Ипатием Потеем одобрял репрессии против православных белорусов. Так, он соглашался с тем, что полочане были виновны в нарушении покоя католической Пасхи, когда открыли свои лавки для торговли в этот день, а православных священников в Полоцке за несогласие на унию надо наказывать.
В Полоцке нашёлся деятель, который зашёл настолько далеко в своих методах по насаждению унии, что Сапега посчитал необходимым его сдерживать. Это был Иосафат Кунцевич. 12 марта 1622 г. Лев Сапега написал униатскому архиепископу письмо, в котором убеждал его воздержаться от насилий. Вот несколько выдержек из этого послания, которое историк польской литературы Михаил Вишневский назвал «золотым» образцом тогдашней письменности.
«Правда, что я сам был творцом этой унии, и отступать не прилично, но никогда и на ум мне не приходило, чтобы В[аше]сть такими насильственными способами людей к унии могли приводить, ведь и Сам Господь Бог призывает к Себе всех: Придите ко мне все и т.д., но слуг по принуждению не требует и не принимает. А то В[аше]сть уже народ московский довели и вынудили к упорству и отвержению присяги, данной Е[го] М[ило]сти Королевичу».
«Издавна в тех государствах пребывала святая Римско-католическая вера, и пока соперницы в богослужении и послушании Святому отцу не имела, славна была и в своем доме, и перед соседними народами согласии и силе. Сейчас же какую-то сварливую и упрямую сообщницу приняла к себе в кампанию, из-за которой на каждом сейме, на каждом публичном собрании, на каждом приватном заседании, множество ложных обвинений и злословия терпит».
«Покажи, В[аша] М[ило]сть, кого привлек на свою сторону, кого поймал этой своей суровостью, резкостью, опечатыванием, замыканием церкви? На самом же деле тех, которые были уже в повиновении у В[аше]сти в Полоцке, оттолкнул от себя, из овечек сделал козлов, а на Речь Посполитую навлекаешь угрозу, на погибель нам католикам, вместо радости печаль, хлопоты, трудности. Уж нам эта ваша милая уния так дала себя узнать и досадила, что хотели бы остаться без нее, потому что постоянные хлопоты, заботы, трудности терпим со стороны этой милой унии. Вот уж хороша уния, что постоянно смуты в людях и Речи Посполитой производит».
Несмотря на такие речи, когда дело дошло до судебного разбирательства об убийстве Иосафата Кунцевича в Витебске в 1623 г., возглавлявший суд Лев Сапега не устанавливал справедливость, а карал. Сто человек приговорили тогда к смертной казни заочно, а девятнадцать казнили за одну голову униатского «душехвата» Кунцевича.
Выступать на публику Лев Сапега умел, но как военный деятель он не прославился, как дипломат – не осуществил великих замыслов. Зато ловко защищал интересы литовской знати при дворе польского короля. Возрастая в должностях, добывал себе имения (Слоним, Молодечно, Мядель, Лепель и др.), продвигал своих родственников так, что род Сапег из «середняков» пробился в XVII в. на второе место после Радзивиллов.
Такая вот память…
