Принято считать, что патриотизм – это гордость достижениями своего народа и государства. Историческими достижениями в том числе. Когда в современной Беларуси воспитывают патриотизм, то учат гордиться достижениями прошлого. Белорусы сформировались в XIV–XVI вв. – утверждают авторы нынешних учебников по истории Беларуси – когда образовалась «белорусская народность». Одним из её признаков является «старобелорусский язык». Он, продолжают далее, был государственным языком в Великом княжестве Литовском (ВКЛ) – верный признак доминирования «белорусской народности» в этой стране. Всё это так «патриотично» звучит...
Выдержка из Библии Скорины
Однако стоит открыть литературный памятник, созданный на «старобелорусском языке», скажем, в начале XVI в., то окажется, что он назывался «руским». Например, Библия, напечатанная уроженцем Полоцка Франциском Скориной в 1517–1519 гг., в самом титуле именуется «Руской», а издатель характеризует свой труд как издание «на руском языке». Недоумение разрешается обычно так, что название это не выражает сути, мол, по совокупности всех лингвистических черт то был язык «белорусский», только несколько отличный от современного, поэтому с приставкой «старо-».
Что же это за «старобелорусский язык» такой и правда ли, что он был государственным?
Филолог, занимающийся изучением памятников письменности ВКЛ, конечно, отметит в них особенности белорусского произношения: «аканье», «яканье», «дзеканье», твердый «р», глухой «г» и др. Обратит внимание на морфологические особенности частей речи, на некоторые синтаксические черты образования предложений. Но можно ли по всем выявленным признакам утверждать существование особенного языка, а не наречия? Почему именно язык?
Ответ на вопрос о различии между языком и наречием далеко не прост и зависит от набора критериев, подбираемых сторонниками того или иного мнения. Например, существует подход, при котором критерием разграничения языка и наречия является этническая принадлежность. То есть принимается за аксиому, что у этноса должен быть свой особенный язык. В таком случае получается замкнутый круг: признаком формирования отдельного этноса является образование его языка, и в то же самое время именно образование своего языка является признаком этноса. В приложении к рассматриваемому вопросу это выглядит так: народность определяется как «белорусская», потому что у нее сформировался свой язык, а язык этот считается «белорусским», так как его употребляет «белорусская народность».
Двуязычное Евангелие Тяпинского
Однако решение чаще всего ищется не в теоретической плоскости проблемы «язык или наречие», а в практической. Рассматривается набор некоторых языковых памятников, и затем по совокупности их особенностей делается вывод: перед нами сложившийся литературный язык с таким-то набором звуковых, морфологических и синтаксических особенностей. Поскольку они фиксируются на территории проживания такого-то народа – перед нами язык этого народа на определённом этапе его исторического развития.
Пусть так. Приложим это к вопросу о «белорусской народности». Если народ на этапе своего развития в XIV–XVI вв. называет свой язык «руским», а себя, соответственно, «Русью», то можно ли утверждать, что он сформировался как особенная «белорусская народность», отличная, например, от «русской»? В таком контексте проблема формирования литературного «старобелорусского языка» и его общественных функций приобретает особенное значение.
Во-первых, был ли язык, употребляемый в памятниках письменности на землях ВКЛ в XIV–XVI вв., единым с точки зрения языковых норм? Ответ на этот вопрос будет скорее отрицательным. Для установления языковой нормы в ВКЛ не было одного из важнейших её условий – школы обучения своему языку. «Русская наука» в этот период – это изучение церковнославянскому языку по богослужебным книгам, освоение написания букв кириллического алфавита и простых арифметических действий. Не обнаружим мы ни «старобелорусской» азбуки, ни грамматики, ни словаря. Первые грамматики появляются в конце XVI в., но это опять-таки азбуки и грамматики церковнославянские. Фактически литературный язык Литовской Руси – это конгломерат различных стилей с присущими каждому литературному шаблону грамматикой и словарём. Актовые материалы (договора, юридические документы) составляются по одному шаблону, с устоявшимися еще с древнерусского времени оборотами типа «се я (азъ)», «положил есми», «а хто ослушается», «милостью Божией». В них много бытовой лексики, здесь чаще всего употреблялся разговорный язык, с характерным для него диалектическим разнообразием и непоследовательностью в передаче языковых норм.
Ещё меньше единства наблюдается в памятниках художественной литературы, где доминирует присущая каждому автору манера письма, зависящая от степени его образования и целей написания текста. Такими же литературно неоднородными являются «белорусско-литовские летописи», составители которых ориентировались на различные летописные традиции, начиная от древнерусских. В комплексе религиозных произведений доминировало подражание высокому стилю церковнославянских образцов (поучений, торжественников, богослужебных текстов). Становлению единых литературных норм могло бы способствовать книгопечатание. Однако кириллическое книгопечатание, впервые начатое в ВКЛ Франциском Скориной, продолжило развиваться в конце XVI в., когда «руский» язык уже начал уступать свои общественные функции польскому.
Несмотря на все языковые особенности литературного языка, употребляемого в ВКЛ в XVI в., можно говорить об общности языка Литовской и Московской Руси. Обе стороны хорошо понимали друг друга, в чём можно легко убедиться, сравнив хотя бы две выдержки из переписки короля Стефана Батория и царя Ивана Грозного в 1579-1581 гг.
Первый писал московскому царю: «Прислалъ еси до нас гонца своего… и через него до нас писал еси, яко бы мы послов твоих задержали и так долго до тебе ихъ не отпустили, ино посол твой старший… еще едучи до насъ в дорозе вмеръ, а товаришовъ его, пословъ твоихъ, мешканья, такъ долго у панствахъ нашихъ, никоторая есть иншая причина, толко ижъ еси гонца нашого Петра Гарабурду… так долго до насъ не отправилъ».
Иван Грозный сообщал: «Что прислалъ еси к намъ гонца своего… а в грамоте своей к намъ писалъ еси, что послы наши великие,… до тебя пришли з листомъ нашимъ вѣрущимъ, в которомъ пишемъ до тебя, абыхъ ты имъ вѣру далъ, чтоб они имянемъ нашимъ тебѣ молвили. Якоже они объявили тебѣ, иж з зуполною наукою пришли на покой хрестьянский становити; а кгды еси позволилъ имъ с паны радами твоими намовы чинити, они чотыре замки в земли Лифлянской … в сторону нашу мѣти хотѣли и ещо домовлялися к тому городовъ, которые прошлого лѣта за помочью Божьею в руки твои пришли; за чѣмъ, дѣла не здѣлавши, отправлены от тебя быти мѣли».
Во-вторых, был ли «старобелорусский язык» государственным в ВКЛ? Прежде ответа требует прояснения термин «государственный язык». Если речь идёт о некоем едином и обязательном языке государственной документации, употребляемом на официальных церемониях и в учреждениях, то такого статуса «руский» язык в ВКЛ не имел. Да, он был широко распространён, поскольку 4/5 жителей страны на нём говорили и писали, но он не был единственным и обязательным во всём государственном делопроизводстве. Наряду с «руским» в великокняжеской канцелярии употреблялся латинский язык. Так, грамота польского короля и великого князя Владислава Ягайло о привилегиях литовским боярам за переход в католическую веру в 1387 г. была выдана на латинском языке. Грамота короля Александра 1492 г. о правах и привилегиях князей, баронов, знати и мещан ВКЛ также появилась на латинском языке. Великокняжеская канцелярия в XVI в. состояла из «русского» и «латинского» отделов, в которых писари составляли документы на соответствующих языках. Конечно, больше всего бумаг писалось на «руском» языке, поскольку и области Литовской Руси были более обширны и жило здесь больше людей, знающих только «рускую» грамоту, то есть славянский алфавит.
Современное переиздание Статута 1588 г.
Для подтверждения «государственного» статуса «старобелорусского языка» принято ссылаться на норму Литовского статута 1588 г., где сказано: «Писаръ земъский маетъ поруску литерами и словы рускими вси листы, выписы и позвы писати, а не иншимъ езыком и словы», то есть земский писарь должен писать все документы только русскими буквами и словами. Кто такой земский писарь? Это выборный чиновник окружного шляхетского суда. Сама должность введена в 1566 г. Не преуменьшая и не преувеличивая значение указанной нормы, нужно иметь в виду, что в ВКЛ существовали и другие виды инстанций различного уровня. Были государственная канцелярия, Главный Литовский трибунал, городские суды и магистраты. Здесь везде работали писари, которые составляли справки и вели документацию. Почему же в Статуте не упомянуто о всех писарях и инстанциях? Достаточно ознакомиться с документацией даже одних земских судов, которую вели земские писари, отмеченные в Статуте, то можно увидеть, что в XVI в. в бумагах встречаются тексты, написанные на польском или латинском языке, когда дело касается лиц католического вероисповедания. В актах государственного архива ВКЛ (Литовской метрики) таких документов имеется заметное количество. Например, в одной книге канцлера Льва Сапеги за 1596–1598 гг. находилось 129 «руских» документов, 20 польских и 8 латинских. Даже в самом Литовском Статуте 1588 г. говорилось, что официальные вызовы католического духовенства на суд бискупа должны были составляться «польским письмом» (Раздел III, артикул 32). Так что обязанность земского писаря употреблять «руские» литеры и слова была связана не с особенным статусом «старобелорусского» языка, а с практической необходимостью применять его для большинства грамотного населения.
Фрагмент из Статута 1588 г.
Этой же практической необходимостью было обусловлено первое издание Статута в 1588 г. на «руском» языке. Один из главных его редакторов-составителей, упомянутый Лев Сапега, тогда же был готов напечатать текст и на польском языке, только боялся за точность перевода. Но в 1614 и 1619 гг. он издал польский перевод, и Статут с того времени ходил именно в польском переводе.
«Государственному» статусу «руского» языка в ВКЛ препятствовало и то, что литовцы-католики, доминировавшие при великокняжеском дворе, неприязненно смотрели на него в своей среде. Здесь был специально создан миф об итальянском (римском) происхождении литовской знати и считали «своим» латинский язык. Против повсеместного употребления «руского» языка выступали такие литовские писатели, как Михалон и Ротундус. Последний считал «руский» язык чужим, грубым и варварским. Впрочем, сама литовская знать отдала предпочтение использованию польского языка, чему скоро нашлись подражатели из западнорусского боярства. Мода на польский язык особенно распространилась после Люблинской унии 1569 г. Спустя некоторое время западнорусский шляхтич-протестант Василий Тяпинский писал: «Кто бы не вынужден был плакать, видя у стольких великих князей, таких знатных панов… в славном русском народе, прежде достойном и учёном, к языку своему пренебрежение… у них случилось такое неумение, что и письменности своей стыдятся,… отдавая своих детей на обучение польскому или другому письму».
С учётом этого можно говорить о постепенном падении престижа славянской грамотности в ВКЛ, а не о завоевании «старобелорусским» языком какого-то «государственного» статуса. В XV-XVI вв. происходил процесс не консолидации «белорусской народности», а сословного и культурного расслоения западнорусского общества. Этот процесс отразился и в «руском» литературном языке, всё более расслаивающимся на разные виды в лексике и грамматике и сдающим свои позиции польскому языку.
Общие фразы о якобы «государственном» статусе «старобелорусского языка», о его развитии и утверждении в ВКЛ используются для придания истории «патриотического» лоска. Однако за этим словесным блеском упускается из виду действительная проблема: как же случилось, что в XVI в. в ВКЛ так «прогрессивно» развивалась «белорусская народность», что в результате политических и культурных перемен в ней остались одни мещане и крепостные крестьяне, а «руский» литературный язык был оставлен в XVII в.? Ответ на этот вопрос важен для развития самосознания современных белорусов и, в конечном счёте, всё для того же патриотизма, только не лозунгового, а подлинного, обоснованного.
