Часть британского правящего класса, та, что не утратила способность просчитывать наперед ходы в геополитической партии, задумается о сворачивании своей гибридной агрессии против России только тогда, когда издержки будут сопоставимы с тем уроном, что понесла империя на второй и третий год Первой мировой войны, начавшейся ровно 110 лет тому назад 1 августа 1914 года.
Если цена очередного поощряемого бриттами вооружённого конфликта в континентальной Европе возрастёт до неприемлемого уровня, если получаемая не обязательно материальная прибыль от финансирования гражданской войны на пространстве Русского мира начнет обнуляться, то Лондон предпочтет ретироваться, прежде чем настигнет возмездие.
По прошествии более ста лет известный политик Майкл Гоув признает, что Первая мировая война была для Британии «непередаваемой словами трагедией, которая лишила нацию самых храбрых и лучших». А такой крупный авторитет, как историк Нил Фергюсон и вовсе считает, что полномасштабное вовлечение империи в континентальные распри стало «крупнейшей ошибкой в современной истории».
Причина такого вывода прозаична: Британия вышла из войны чрезмерно ослабленной, напоминает Фергюсон. Людские потери были невосполнимыми, что касается не только сильно поредевшей аристократической прослойки, но и квалифицированных рабочих, надевших шинели, которые либо полегли, либо были покалечены и не смогли вернуться к плугу и станку. Страна накопила гигантский долг, который не позволил восстановить военно-промышленный потенциал в период между двумя мировыми войнами.
В Британии в холодные, хотя и непродолжительные месяцы перебои с углем главным источником тепла, остудили воинственный пыл тех, кто остался в тылу. Налоги выросли. Дефицит продовольствия привёл к переходу на карточную систему распределения. Вскоре начались забастовки: рабочие в Клайде взбунтовались в 1915 году.
Смену настроений в обществе почувствовали одевшие шинели и мундиры представители высшего сословия, обладавшие к тому же даром словесников и поэтическим воображением. Можно выделить целую плеяду литераторов, которые спознались с окопной правдой и поделились ею с читателями, у которых уже начал проходить изначальный шовинистический и шапкозакидательский настрой.
Уилфрид Гибсон и обыденность человеческой трагедии
Когда отверзлись врата ада, движимый гражданским долгом Уилфрид Гибсон, к тому времени уже зрелый поэт, попросился на фронт. Ему отказали по причине плохого зрения, но затем нашли ему место канцелярского клерка. В 1915 году он публикует в сборнике «Битва» (Battle) 32 стихотворения. В одном из писем Гибсон признаётся: «Я должен был опубликовать это, поскольку считал необходимым подать голос протеста, пусть даже слабый и безрезультатный» (I had to publish it as I felt I must make my little protest, however feeble and ineffectual).
Британские исследователи называют эти безукоризненно точные зарисовки с натуры, подкреплённые зрелым пониманием психологии человека с ружьём и без ружья, «выразительными напоминаниями об агонии войны» (powerful reminders of the agony of war).
В стихотворении «Спасение» поэт рисует картину сгоревшего дома вдовы, у которой пятеро сыновей отправились на войну. Несчастная сумела спасти от огня всего две вещицы из прежней жизни: «Кофейник медный и ребячее ружьё».
Зарисовку «Танцовщицы» Гибсон строит на контрапункте. Война и мир. Война – это «снаряду по небу», «разрывы шрапнели» и сам автор, боец, «сражающийся во Франции». Мир представлен «в павлиньих блузках ласковыми стрекозами», называемыми им на французский лад «мадемуазелями». Трагизм передан одним штрихом: «ласковые» стрекозы кружатся «над мёртвым, что уже не видит сны».
В стихотворении «Возвращение» автор перевоплощается то в отца, проводившего на фронт сына, то в сына, вспоминающего тревожно-грустное напутствие своего папы. Пессимистический настрой пронизывает эти строки. Отец боится, что его мальчик вернётся, «познав страдания в огне», настолько изменившимся внутренне, что станет ему чужим. Сын, находясь в окопах под обстрелом, перебирает в мыслях страшное предсказание отца – «пулю в лоб тебе фортуна злая в конце пришлёт» и начинает подозревать, что так тому и быть.
Квинтэссенция антивоенного пафоса в поэзии Гибсона заключена в стихотворении «Прошлое» (Back)*:
Всем интересно: где я был?
Что повидал? И что свершил?
Но как сказать им без вранья,
Что это был не я?! Не я –
А некто на меня похожий,
С моим лицом и белой кожей,
Кто за морями наповал
Себе подобных убивал…
Но всё ж вина неискупима:
Тот «некто» носит моё имя.
Эджелл Рикуорд: когда стопы вмерзают в башмаки
В возрасте 18 лет он записался на войну. Объяснил свой поступок тем, что это решение отражало «наш умственный настрой» (our state of mind). Умострой был обусловлен, по его признанию, тем, что «мы привыкли к колониальным войнам, к умиротворению отсталых народов (наши игрушечные солдатики имели значительно более лёгкое вооружение), которые отличались от более рискованных и дорогостоящих видов спорта только степенью опасности и лишений» (We were inured to colonial wars, pacifications of backward peoples (our toy soldiers had significantly light armaments), which only differed from the more risky and expensive forms of sport in the degree of danger and hardship involved).
В окопах, обстреливаемый германцами, юноша сполна понюхал пороха. Дважды был ранен. В первый раз рядом с ним разорвался снаряд и его напарника Джеймса Роу убило. Сам он отделался легко.
Показательна совестливая рефлексия Эджелла, уже начитавшегося Джека Лондона, Бернарда Шоу и Герберта Уэллса: «Невыносимыми были не страдания и убийства сами по себе, а отсутствие какой-либо убеждённости в том, что они необходимы, что они ведут к лучшей организации общества» (It was not the suffering and slaughter in themselves that were unbearable, it was the absence of any conviction that they were necessary, that they were leading to a better organization of society).
Второй раз ранило в мае 1918 года. Лечился в военном госпитале в Ридинге. Снова повезло. Вернулся в строй уже в сентябре. В октябре вызвался добровольцем, чтобы переплыть канал и провести разведку германских позиций. Миссию выполнил. Его сведения пригодились. Британцы начали наступление и сумели захватить сразу три населённых пункта, вынудив врага отступить. По совокупности заслуг Эджелл Рикуорд был награждён Военным крестом, выдаваемым за «образцовую храбрость во время активных боевых действий».
4 января 1919 году у него обнаружили болезнь, квалифицированную как «общая сосудистая инвазия, которая привела к общей септицемии». Чтобы купировать заражение пришлось удалить левый глаз, его заменили стеклянным. А в 1921 году вышел сборник стихов, названный «За глазами» (Behind the Eyes). Раздел военных произведений (War poems) наполнен горькой сардонической иронией и доскональным знанием всех деталей суровой фронтовой реальности. Боец, дважды раненый, наполовину потерявший зрение, видит подчас больше иных.
Стих «Зимняя кампания», разухабистый, в шуточной интонации, в частушечном ритме, контрастирующими с душераздирающими подробностями окопного быта («Пальцы вклеились в железо, / Ноги вмёрзли в башмаки»), любопытен тем, что к числу погубителей поэт-солдат относит «генерала Мороза», но сразу двух, британского и германского. «Гауптман Кальте и Полковник Холод» (Kalte по-немецки «холодный»). Пророчество поэта мрачное: «Эти двое со стеклянным взором / Всех прикончат ледяной косой».
На контрапункте строится и самое проникновенное стихотворение «Окопные поэты», в котором автор, ведущий рассказ от первого лица, подробно описывает свои тщетные попытки подбодрить раненого однополчанина. Подбодрить чтением стихов.
Джон Донн, настоятель лондонского собора Святого Павла, ведущий стихотворец английской школы «барокко», мастер элегий, не сумел пронять его приятеля, который «…как телеграфный столб, как истукан, / Селёдочным зрачком смотрел куда-то мимо». Не произвели впечатление строки и другого искусного элегиста, лорда Альфреда Теннисона, позаимствованные из его поэмы «Мод» (Maud).
Чтобы подчеркнуть обыденный ужас происходящего, чему он свидетель, Рикуорд завершает стих отвратительно натуралистической картинкой: «Он жутко стал вонять. Покинул я страдальца. / Тогда-то крысы и отгрызли ему пальцы». Невысказанная мысль автора читается между строк: поэзия бессильна перед физическим страданием. Расчёт на то, что она способна утешить и пробудить интерес к жизни, оказывается на поверку бесплодной и даже вредной иллюзией.
Предощущением трагичности происходящего проникнуто стихотворение «Совет девушке в письме с фронта» (Advice to a Girl from the Front)*:
Плакать по мне нет причины,
Если горюешь всерьёз.
Брось! Стоит ли куль из глины
Девичьих слёз?
Три дня вздыхать бездарно
Ты можешь. Но потом
Вдумайся: любить парня
С грязным лицом,
С телом уже бессильным,
Чей завершается путь…
О том, кто вскоре станет гнилью,
Ты позабудь.
Уилфред Оуэн, познавший «сострадание на войне»
Судьба изначально не была благосклонна к сыну железнодорожного служащего. Не сумев добиться стипендии от Лондонского университета, перебрался в Рединг, маленький старинный городок в 60 километрах от столицы, где по настоянию матери, набожной прихожанки, выполнял роль служки (помощника) у викария – епископа Евангелической церкви без епархии в местечке Дансден. Проповедовал библейские заповеди в классах для детей, читал пастве молитвы, посещал больных, сирых и убогих со словами утешения. Всё это позволило продолжить учёбу в местном университете, где изучал, в частности, староанглийский язык.
Сперва он два года зарабатывал себе на жизнь частным преподавателем английского языка во французском Бордо. Там его и застало известие о начале войны. Библиографы утверждают, что поначалу 20-летний юноша даже подумывал записаться во французскую армию, но затем вернулся домой, где в 1915-м после семи месяцев военной подготовки был зачислен в Манчестерский полк. Вскоре он получил звание младшего лейтенанта и был откомандирован в действующую армию.
Вначале Уилфред нечаянно упал в воронку от снаряда, что обернулось сотрясением мозга. Затем рядом с ним разорвался миномётный снаряд, и он три дня провалялся на железнодорожной насыпи без сознания. Среди мёртвых тел и останков одного из своих командиров. С диагнозом «контузия» или «посттравматический шок» (shell shock) его отправили лечиться в военный госпиталь Крейглокхарт в Эдинбурге.
В английской поэзии Уилфред Оуэн может считаться самым чистым и незамутненным «голосом сострадания». Классическим образцом служит стих «Гимн обречённым молодым людям», где изобилуют метафоры, заимствованные из «окопной правды». «На скотобойне гибнущим звон поминальный уж не нужен» (What passing-bells for these who die as cattle). «Орудийных залпов монструозная и злость, и прыть» (the monstrous anger of the guns). «Заикающийся беглый лай трескучих ружей» (the stuttering rifles' rapid rattle). «Визгливый, жалостный, безумный вой и перегуд снарядов» (The shrill, demented choirs of wailing shells). Противопоставление церковного обряда в мирной жизни и «монструозных» реалий непридуманной войны образует контрапункт стиха.
В числе этих малоуютных реалий – личный опыт отправки на передовую линию в вагоне для перевозки скота; ночлег на расстоянии 70 метров от пушки, изрыгающей гром с регулярным интервалом в несколько минут; выдирание ног из грязной воды, заполняющей почти на полметра отведенную его взводу траншею. Наконец, он испытал понятное потрясение, как пишут его биографы, увидев жертв отравляющих газов, ослепших в одночасье, и ощутив «вонь гниющих мертвецов» (stench of the rotting dead).
Особняком в творческом наследии Оуэна стоит стихотворение Dulce et Decorum Est, заслуживающее сравнение с манифестом. В названии использована строка из поэмы Горация, древнеримского поэта «золотого века», – «Сладко и почётно умереть за родину».
Автор повествует о том, чему сам был свидетелем. О последствиях газовой атаки германцев. Об омерзительных подробностях гибели на его глазах товарищей по оружию. Один из них, который «в болотной плесневелой топи… оседал с зелёной ряской заодно», затем стал являться поэту в униформе во снах, чтоб «вновь с гортанным клёкотом уйти на дно». Оуэн даёт беглое описание и другого бойца, который лежал, раненый, в возке: «Опавшее лицо с белёсыми глазами, / С гримасой дьявольской, изъеденной грехом». И не находит для себя объяснения, почему все эти молодые парни должны были лишиться жизни, ведь никто из них не был «ни злодей, ни душегуб».
Перебирая в памяти эти подробности разворачивавшейся перед ним остервенелой бойни, которые навещали его «в удушливых кошмарах», Оуэн и приходит к выводу, что не было никакого нравственного мотива у тех, кто взалкал «славы раздобыть за морем», и отвергает тщеславие и гордыню как оправдание убийству себе подобных.
4 ноября 1918 г. – ровно за неделю (почти час в час) до окончания войны – Уилфред Оуэн был убит при форсировании канала Уаза-Самбра во Франции. Ему было всего 25 лет. Эпитафией рано ушедшему таланту может послужить его же «Гимн обречённым молодым людям» (Anthem for Doomed Youth)*:
На скотобойне гибнущим звон поминальный уж не нужен,
Коль орудийных залпов монструозная и злость, и прыть,
Да в такт им заикающийся беглый лай трескучих ружей
Легко их торопливые молитвы смогут перекрыть.
Здесь вместо причитаний, колокольных звонов и обрядов,
И литании скорбной хор звучит, безжалостно-жесток:
Визгливый, жалостный, безумный вой и перегуд снарядов,
Да из родных пенат зовущий их охотничий рожок.
На поле боя смысла нет держать оплавленные свечи,
Нездешний свет в глазах у павших мальчиков мы различим –
Мерцающий, священный блеск прощанья с жизнью вековечен,
А бледность не дождавшихся подруг заменит саван им;
Цветы их, как терпенья плод, покажутся нежней вдвойне,
И сумерки предстанут шторой, приспустившейся в окне.
* * *
Среди британских боевиков, приехавших за гонорарами, которые им за убийства киевская хунта платит из западных инвестиций в войну с Россией, едва ли найдется кто-либо с литературным талантом, сопоставимым с тем, что был у Уилфрида Гибсона, Эджелла Рикуорда или Уилфрида Оуэна. Да и гибель наемников под Часовым Яром или Харьковом не воспринимается публикой дома как прискорбное событие и предосудительное непотребство. Масштаб мелок, как и сами киллеры.
Иное дело, если бы соучастие Лондона в войне НАТО на украинском ТВД приводило к реальным массовым потерям на территориях под британской юрисдикцией. Иное дело, если бы за каждую операцию ВСУ, спланированную островным Генштабом или спецслужбами, их настигало справедливое возмездие. Иное дело, если бы до обитателей лондонского Уайтхолла, графства Суррей и шотландских нагорий долетало эхо, рожденное «визгливым, жалостным, безумным воем и перегудом снарядов» с передовой. Если бы…
* Стихи английских поэтов приведены в авторских переводах.
