События минувшего года без особых оговорок можно назвать тектоническим сдвигом в мировом устройстве. Правительства в развитых странах вязнут в долгах, ненужных войнах, социальных проблемах. Восток устойчив и напорист, Латинская Америка энергична, в Африке есть уверенный экономический рост. Китай же, похоже, начинает захватывать стратегическую инициативу…
Новый лидер мировой экономики
Начну «от противного». Аргументов против китайского лидерства в мировой экономике обычно два.
Первый: структурные отличия китайского хозяйства (где пока низка доля услуг) и развитых стран (где она много выше). Стало быть, Китаю «ещё расти и расти» (и он, замечу, не возражает).
Контраргумент: а не аномальна ли ситуация, когда на финансовый сектор в США, по данным Дж. Стиглица, перед кризисом пришлось 40% всей прибыли, а после кризиса – чуть ли не 70% (такую цифру в октябре 2011 г. привёл М. Хазин)?
Второй аргумент: приводятся показатели, говорящие о значительном отставании КНР от США по индивидуальным доходам, накопленному национальному богатству, объёму «человеческого капитала» и т.п.
Здесь тоже есть понятный контраргумент. В мире вялой экономической динамики само наличие быстрых темпов роста (в том числе доходов населения) даже психологически затмевает накопленные ресурсы, тем более если последние не дают роста и прибыли.
Приведу только два приростных параметра. На Китай в 2009-2010 гг. пришлось более половины всего прироста мирового ВВП. Объём импорта КНР превысил в начале осени 2011 г. 82% от показателя США.
Вместе с исключительно прочным валютно-финансовым положением государства – даже по контрасту – у КНР вполне достаточные основания для равного членства в клубе старых мировых лидеров. Именно лидеров, поскольку финансовый кризис на Западе, на наш взгляд, привел к становлению полицентричного мира уже не как мощной тенденции, а как мирохозяйственной и геополитической реальности.
Лидерские характеристики применительно к КНР давали в истекшем году многие аналитики. Вполне адекватно, например, выражение из доклада Deutsche Bank (весна 2011 г.): «Мировую экономику из рецессии вытянул Китай», причем адекватно это выражение в прямом и переносном смысле. «В представлениях многих Китай – уже экономическая и политическая сверхдержава», – пишет известный эксперт по Китаю Р. Кюн [Kuhn, 2011, p. iv].
Весьма распространенный в России скептицизм по поводу места Китая в современном мире (имеющий целый ряд политических, идеологических и социально-психологических причин – в том числе и нашего внутреннего, российского свойства (1)) становится анахронизмом.
Ещё недавно наши международники фиксировали, что «лидирующая роль в переходе от индустриальных к информационно-финансовым обществам (выделено мной. - А.С.) принадлежит странам Запада и прежде всего США» [Воскресенский, с. 35]. Теперь после финансового кризиса, так и не преодолённого на Западе (и где всё чаще слышны призывы к реиндустриализации), вопрос о лидерстве «переехал» из области количественных сопоставлений в иную плоскость: политической экономии, ориентации и стратегий развития, мировоззрения и, подчеркну, отношения к мэйнстриму (под ним здесь понимается неолиберализм и доктрина постиндустриального мира), который в конечном счете и стал причиной финансового кризиса в богатейшей стране мира, печатающей резервную валюту. Это отношение (а точнее, его кардинальное изменение) становится вопросом и философским, и идеологическим. И уже не Китаю, а США, по крайней мере в финансово-экономической сфере, больше подходит название «антилидер» [Воскресенский, с. 40], если не «финансовый диверсант».
Угнетающей статике США явственно противостоит вдохновляющая динамика Китая.
По этой причине мэйнстрим – как представление о постиндустриальном (информационно-финансовом) обществе в качестве чуть ли не следующей самостоятельной формации или общего будущего человечества – всего лишь утопия даже применительно к Соединённым Штатам, явно не дотянувшим, как выясняется, до роли глобального банка и информационного центра. Да и нужно ли планете такое устройство в единственном числе? В чём отличия лидера для себя и лидера для других? Центра силы и лидера?
Повторю, что не столь уж существенны в это переломное время количественные отличия обоих лидеров – прежняя иерархия и рейтинги рушатся вместе с мэйнстримом. Принципиально важным стало другое отличие: мощи США, относительно усиленной длительным и сравнительно успешным навязыванием мэйнстрима другим странам (и сдерживанием их развития, особенно если адепты были слишком усердными), и лидерства Китая, адаптировавшего мэйнстрим (едва пряча за своей «спецификой» полезные для других рецепты, в том числе противостояния вредным внешним воздействиям).
Казалось бы, из этой «оборонительной» позиции Китая лидерство прямо не вытекает. Но это – только на первый взгляд. В полицентричном мире мэйнстрим вообще не обязателен (китайцы считают полицентризм ещё и разнообразием социально-экономических систем разных стран) – хотя бы в силу колоссальных различий в благосостоянии и менталитете отдельных стран и регионов, усиленных глобализацией. Где-то есть условия для становления высокотехнологичных укладов (но не обществ!) или их сегментов (2), где-то на повестке дня аграрные реформы, где-то – начальная или повторная индустриализация. Где-то стоит либерализовать экономику, где-то не обойтись без национализаций, государственного планирования и государственного капитализма, исторически одинаково свойственного Гоминьдану и КПК. Китай же «просто» освобождает пространство для эволюционного (спирального) возвращения к большему разнообразию проектов и инструментов из сегодняшней лихорадки битв и танцев за доверие «глобальных» инвесторов. Но уже этого достаточно для признания его лидерства.
Не сумев одолеть мэйнстримом Китай (да и значительную часть зарубежной Азии), Запад начинает сам от него отказываться – в том числе в центральном вопросе о роли государства в экономике. Но отказ этот неполон, и фундамент идеологии Запад изменить не сможет. Что, возможно, к выгоде более всеядного Китая на его неизменно начальной стадии строительства социализма, не проигравшего, в отличие от СССР, этого «-изма» в идеологической борьбе (3) и не пытающегося подменить постиндустриальной «формацией» перспективу более справедливого общественного устройства – более насущную (близкую?) и, конечно же, не исключающую хай-тековского компонента.
Парадокс нынешнего исторического момента ещё и в том, что если на Западе мэйнстрим все чаще атакуют слева (частенько цитируя К. Маркса), то Китай «критикует» Запад по-мэйнстримовски – покупкой (непокупкой) или продажей госдолгов развитых стран, апелляциями к нормам ВТО и т.п. В США кипят страсти по поводу неравномерности распределения доходов, а в КНР готовят инфраструктуру для размещения ценных бумаг зарубежных эмитентов, при этом китайские мультимиллионеры отъезжают в США и Канаду, в том числе для того, чтобы учить детей в заведениях с менее жёсткими экзаменами. В этом «доме Облонских» Китаю, по-видимому, достанутся и строительные контракты в Ливии, исполнение которых было прервано в начале 2011 г. – в том числе в обмен на массированные покупки европейских бумаг.
В результате КНР преодолевает мэйнстрим (и Запад?) в дэнсяопиновском стиле – «без лишних споров» и «без лишнего блеска» (таогуан янхуэй) – не стрелять же из марксистского или конфуцианского калибра по пустеющей оболочке мэйнстрима, становящегося просто политико-деловым диалектом. А универсалистской претензии мэйнстрима предъявляются просто конкретные и оттого особенно убедительные возражения – в виде свободных денег, доступа на китайский рынок, закупок авиалайнеров и т.п.
Наблюдается и ещё один парадокс. Всё более рыночный Китай встречает всё большее отторжение в США – даже у либералов (демократов). Похоже, дело не только в теориях и принципах, а просто в меняющемся соотношении сил и нежелании США подвинуться, уступая или деля с КНР достаточно честно заработанные ею позиции.
По этой причине китайцы всё менее терпеливо выслушивают инвективы по части чрезмерной бережливости или «непонимании» того, что спрос – главный двигатель экономики. А между тем их последовательное «кейнсианство» (в отличие от «непоследовательного» кейнсианства Б. Обамы) – предмет очевидной зависти американских либералов – П. Кругмана, Р. Райха и Дж. Стиглица (4), хотя, как мы понимаем, не в одном кейнсианстве секрет успехов Китая. А минувший саммит «двадцатки» призвал к бережливости уже США, окончательно запутав дело.
Так уж получается, что после кризиса возникла и развивается «новая биполярность» современного мира: в ней США уже не могут, а Китай вроде бы ещё и не хочет выполнять лидерские функции в одиночку.
Надо сказать, лидерству Китая (как внутреннему самоощущению) способствует и сопутствует сама динамика изменений в посткризисном соотношении сил, разрушение старых иерархий и (высокая) самооценка (5). При этом рекомендации западных ученых по части выхода из кризиса могут быть вполне пригодными, оставляя за Западом «теоретический» приоритет. Но китайцы не особенно охочи до лавров теоретиков в идеологически замкнутом, унылом и односторонне рыночном дискурсе. Просто воплощение в жизнь разумных рекомендаций тех же американских экономистов-либералов кажется мне более вероятным в Китае, чем на Западе (6).
Нельзя не видеть всей остроты проблем, стоящих перед Китаем. Та же задача расширения внутреннего рынка и спроса, помимо создания инфраструктуры (в чём китайцы успешны, хотя не обошлось без крупных сбоев, в частности в строительстве скоростных железных дорог), по-видимому, потребует очень энергичного и масштабного манёвра, напоминающего «великое сжатие» (7) в США. Однако если в Китае к такому манёвру в течение нескольких грядущих пятилеток КПК довольно жестко вынуждают и внутренние обстоятельства, и более государственный взгляд на мир, и уже приобретенные статусные характеристики, то в США возможное возобновление экономического роста просто позволит отложить решение проблемы на неопределённое будущее.
Не буду пропагандировать китайскую модель как образец для России: то, что нам следование мэйнстриму не помогло, не означает готовности к китайскому пути. Просто размышляя о двух лидерах и их опыте, можно подумать об экстенсивном и интенсивном (а также грязном и экологичном) начале в хозяйстве США и Китая, например, в контексте их столь разной обеспеченности природными ресурсами и землёй в историческом разрезе и перспективе. Можно задаться вопросом о том, где больше капитализма в классическом смысле слова (как расширенного воспроизводства, сбережения и накопления), или противопоставить «разрушителей» с Уолл-стрит и «созидателей» с китайских фабрик, выпускающих электровелосипеды, фотоэлектрические панели или светодиоды – как типичных представителей хозяйств двух стран. Можно подумать и о приобщении России к мировому инновационному укладу, и о нашей стране как партнёре и участнике модернизации в Азии. Однако это – задачи, выходящие за рамки короткой статьи.
Важно другое – зафиксировать дополнительный простор для поисков в области экономической теории и практики, который открывают новая биполярность и угасание мэйнстрима для других участников мировой экономики. Если, конечно, у них есть готовность к такому поиску.
Напомню лишь, что норма накопления в России на 40% ниже её уровня в развитых странах, вдвое ниже, чем в Индии, и вчетверо ниже, чем в КНР. Ещё и по этой причине «китайская модель» нам пока не ориентир.
(Окончание следует)
(1) В нашем сознании особенно плохо укладывается мысль о том, что вроде бы похожий в прошлом на СССР Китай столь «легко» справился с созданием рынка, модернизацией и пр.
(2) О малочисленности сектора и очень скромном вкладе высоких технологий в ВВП и занятость даже в США не раз писали П. Кругман и Р. Райх.
(3) Пункт о том, что Китай придерживается социализма, включён даже в финальный документ переговоров с ВТО.
(4) При этом перечисленные учёные (все, заметим, фритредеры) в один голос осуждают Пекин за «заниженный» курс юаня.
(5) По поводу одного из пунктов дэновского наследия – необходимости скромного поведения на внешней арене (уже упоминавшееся выражение «таогуан янхуэй») – в сегодняшнем Китае не утихают горячие дискуссии.
(6) Любопытно, что и П. Кругман, и Р. Райх, и Дж. Стиглиц сетуют на свою невостребованность в экономическом штабе Б. Обамы.
(7) Этим выражением П. Кругман характеризует резкое усиление равномерности в распределении доходов в США в 1940-1950-е годы в результате воплощения идеологии «нового курса». К такому манёвру в США наших дней призывают и другие американские экономисты-либералы.
