Силы, перекладывающие с западных демократий на СССР ответственность за развязывание Гитлеру рук в его стремлении удовлетворить в мировой войне свой экспансионизм, ведут отсчёт с 23 августа 1939 года – дня заключения советско-германского Договора о ненападении. Мол, после сговора «двух диктаторских режимов» началось стремительное движение к мировой войне.
Однако факты указывают на иной рубеж, иную точку отсчёта мировой войны. Это Мюнхенское соглашение 30 сентября 1938 года, означавшее отказ Лондона и Парижа от противодействия движению Гитлера на восток. И дело не только в том, что западные демократии тем самым усилили всё более наглевшего агрессора – они резко ослабили и свои позиции.
Особенно это касалось Франции. В телеграмме от 12 октября 1938 г. советский полпред в Париже Я. Суриц докладывал в НКИД: «О том, что Франция пережила свой второй Седан и что в Мюнхене ей нанесено было страшнейшее поражение, сейчас отдает себе отчет любой француз». Конкретно это выразилось в следующем:
«1) Германия при помощи Франции без единого выстрела увеличила свое население (за счет поглощения Чехословакии. – Ю.Р.) больше чем на 3 миллиона человек и сейчас довела его до размеров, больше чем в два раза превышающих население Франции;
2) Германия увеличила свою территорию больше чем на 27 тыс. кв. км;
3) получила в подарок ряд высокооборудованных фабрик и заводов и важнейшие отрасли минеральных богатств;
4) захватила в свои руки линию укреплений, которая всегда рассматривалась как наиболее серьезный барьер против германской агрессии в Центральной Европе».
Одновременно Франция:
«а) лишилась своего наиболее верного союзника в Центральной Европе,
б) лишилась армии, которая в военное время могла быть доведена до 1 млн. – 1,5 млн. человек...
в) что Франция растеряла сейчас всех своих союзников, надорвала связь с СССР и значительно, даже в глазах Англии, обесценила свой удельный вес и свою роль союзника».
Обстоятельства совершённого в Мюнхене в считаные дни действительно стали очевидны «для каждого француза», но оказались напостижимыми для опытнейшей западной дипломатии (британский премьер Н. Чемберлен недалеко ушёл от своих французских коллег: вернувшись из Мюнхена на родину, он безапелляционно заявил, что «привез мир нашему поколению»).
Эффект «розовых очков» объяснялся просто – антисоветизмом правящих кругов Великобритании и Франции, их желанием путем серии дипломатических акций (Мюнхена в их числе) направить гитлеровскую экспансию на восток, к границам СССР. Одним выстрелом Запад норовил стравить Германию и Советский Союз, связать их войной и ослабить обоих до безопасного для себя состояния.
Этой цели были подчинены и уступки, сделанные Гитлеру. Последовательно осуществлённые гитлеровским режимом при попустительстве западных демократий ремилитаризация Рейнской зоны, аншлюс Австрии, аннексия Мемельского края, как и реализация мюнхенского сговора, разрушили Версальскую систему и окончательно развязали руки нацистскому режиму.
Как должен был реагировать на всё это Советский Союз? Ведь теперь он не мог полагаться даже на те страны, с которыми у него были договоры. Так, в 1934 г. между СССР и Францией был подписан договор о взаимопомощи в случае агрессии третьей страны; к этому договору сразу присоединилась Чехословакия. Однако последняя с участием той же Франции с лёгкостью была сдана Гитлеру. В Москве никак не могли исключить ситуацию, при которой с ней обойдутся точно так же. Тем более что шедшие весной 1939 г. переговоры с Великобританией и Францией никаких реальных результатов не сулили.
Опасения внешнеполитической изоляции стали в СССР главным мотивом к изменению внешнеполитического курса весной-летом 1939 г. В отчётном докладе ЦК ВКП (б) XVIII съезду партии 10 марта И. Сталин сформулировал этот курс следующим образом: «1. Проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами мира (в т.ч. с Германией); 2. Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками...»
Советское руководство не прерывало переговоры с западными демократиями, но одновременно перестало игнорировать дипломатические сигналы, поступавшие из Берлина. Подчеркнём ещё раз: Сталин не первым пошел на контакты с Берлином – этот сценарий, дополненный Мюнхенским соглашением с гитлеровским режимом, первыми опробовали западные демократии.
Сигналом к активизации советско-германских отношений в Берлине восприняли смещение в мае 1939 г. М. Литвинова с поста наркома иностранных дел и назначение на этот пост главы советского правительства В. Молотова.
Германский посол Ф. фон Шуленбург на встрече с В. Молотовым 20 мая зондировал почву, заведя речь о торговом соглашении. Безусловно, он был рад ответу советского наркома, заметившего, что «для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база». Рад потому, что Берлин первостепенное значение придавал выяснению общеполитической позиции СССР (особенно в свете утверждённого к тому времени плана операции «Вайс» по «решению польского вопроса»), а слова Молотова открывали для этого возможность. 28 июня на встрече с послом Германии В. Молотов высказался в том смысле, что нормализация отношений между двумя странами – дело желаемое и возможное.
Во второй половине июля Берлин форсировал политические контакты с Москвой, учитывая шедшие в то время в советской столице советско-британо-французские переговоры. Немцы стремились предупредить возможные негативные последствия этих переговоров для себя. Советское руководство находилось в состоянии выбора между двумя возможными коалициями. Оно учитывало и закулисные манёвры британской дипломатии. Так, 8 июня британский премьер Н. Чемберлен, беседуя с сотрудником МИД Германии А. Трот фон Зольцем, заявил, что «с того самого дня, как он пришел к власти, он отстаивал идею о том, что европейские проблемы могут быть решены лишь на линии Берлин – Лондон».
Эти дипломатические комбинации не оставались в тайне от Москвы, резонно опасавшейся нового сговора западных демократий с Гитлером по типу мюнхенского, но уже за счёт СССР.
Вместе с тем Гитлер шел к войне против Польши и готов был на многие уступки, лишь бы не допустить создания против него единого фронта с участием Красной армии. Для этого ему надо было во что бы то ни стало сорвать московские переговоры и нейтрализовать СССР. Трудно не согласиться с мнением историка И. Челышева: «Обе стороны в тайне друг от друга вели переговоры с Германией, играли сразу на двух столах. Можно сказать, что на переговорах в Москве незримо присутствовала третья сторона – Германия. Гитлер тоже вел свою партию».
3 августа последовало официальное заявление министра иностранных дел И. фон Риббентропа о готовности Германии достигнуть с Советским Союзом договорённости «по всем проблемам, имеющим отношение к территории от Черного до Балтийского моря». Предложение было по-своему соблазнительным, ведь Москве предлагалось оговорить зоны влияния и интересов, обезопасив свои западные рубежи. Однако решение Политбюро ЦК ВКП(б) о начале официальных контактов с Берлином состоялось лишь 11 августа.
Куда сильнее Москвы торопился Берлин. Когда 19 августа было подписано торгово-кредитное соглашение, предполагалось, что подписание договора о ненападении последует 26 или 27 августа. Однако А. Гитлер не остановился перед тем, чтобы личной телеграммой поторопить И. Сталина.
Вопрос решался буквально в течение дней, а затем и часов. Учитывая, что западные демократии на переговорах в Москве продолжали, говоря словами Сталина, тянуть волынку, стремясь любой ценой выскочить из возможной ловушки, которая возникла бы в случае, если бы Лондону удалось договориться с Гитлером за спиной Москвы, Сталин дал согласие на прибытие в Москву И. Риббентропа. Выбор был сделан в пользу договорённости с Германией.
(Продолжение следует)
